…Как спотыкается, когда идет к нему по коридору. Потому что на миг, совсем на миг, она увидела того, к кому шла раньше, кто отверг ее и оставил. Потому что понимает, что не может посмотреть в глаза. Не ожидала встречи. Спотыкается, становится еще более несчастной сейчас, и так громко стучит что-то в ушах… Старается не смотреть на то, как они оба стоят рядом, смотрят в глаза друг друга, а потом на нее. Это слишком за сегодня, слишком. Артур оборачивается, и она невольно ловит его взгляд, он прожигает ее насквозь, сжигая остатки души и пеплом осыпаясь, подгоняет ее, Молли отводит глаза.
Она совершает ошибку. Она не совершает ошибку, она спасается, спасается от того, что поглотит ее, отдаваясь в другое и не понимая этого. Может, если бы она дошла до библиотеки, как и планировала в этот вечер, дошла и в другой раз, и в следующий, то боль бы поутихла, все подзабылось и она смогла бы жить как раньше, до встречи с Лестрейнджем в купе; до того, как начала встречаться с Артуром. Или нет, не утихло бы, не забылось. Все это очень сильно ее изменило, перекроило, не стоит этого забывать. Да и не забудешь, даже, если нужно.
Прюэтт идет к Лестрейнджу, который, в отличие от нее, чувствует себя вольготно, спокойно, замечательно. Расслабленно прислонившись к стене, вея привычным холодом и огнем, в тоже время напряженно, это в глазах, в линиях тела. Молли проходит, как может быстро мимо Артура Уизли, старательно делая вид, что не видит. Она его прошлое, не стоит больше об этом. Она не выдержит еще одного взгляда на него. Особенно в глаза. Не знает что именно, но что-то сломается в ней тогда окончательно, а Молли еще чувствует, что в ней еще осталось то, что ее составляет. Бывает, что слишком большая, слишком насыщенная боль либо стирает, либо поглощает вовсе, и поднять эту древнюю, основную папку не будет представляться возможным, а Молли кажется, что уже близка к этому. Кто-то скажет, что ерунда, что пустое, не стоящее внимания все то, что с ней происходит, Салли бы точно так сказала, чтобы подбодрить ее. Но для Молли Прюэтт это было все, все, что считала важным для себя, что берегла в сердце, лелеяла. Ее важное счастье, ее взаимное счастье, которое было рядом и разбилось по совершенно неизвестной причине, что мучило ее еще и этим. Особенно гнусным предположением, что Артур просто струсил, испугался того, к кому она сейчас подходит, кому он считай, отдал прямо в руки, сам того не зная. Но она не винит его в этом. Она винит себя. В том, что она перестала нужна быть Артуру и нужна Рудольфусу виновата только она. Не знает как, но это так.
Молли поднимает глаза на Рудольфуса, чудом дойдя до него, ей казалось, что идет уже вечность, он резко отталкивается от стены и схватив ее за руку ведет за собой. Она смотрит только под ноги, идет следом, а сама видит этот растерянный взгляд Артура, который всегда у него был, который даже любила, но сейчас он был страшным. Взгляд, в котором было уже не просто непонимание свойств нового заклинания, разыскивающий записи лекций, а взгляд, в котором была и вина (почему вина?) и неопределяемое. Чувствует на своем запястье новую, чужую руку более грубой ладони, чем она привыкла, знает, что не отнимет. Прюэтт больше всего хотелось бы сейчас вырваться и побыть где-нибудь одной, поплакать, и зарываясь в свои густые волосы, сложенные на руках, спрятаться от внешнего мира, но знает, что не сделает так, слишком сильна гордость, слишком сильна пустота в душе. Она была обычной девчонкой, которая еще никогда не переживала тяжесть разочарований, предательств, расставаний с любимым человеком. Ей хотелось одиночества и в тоже время оно страшило ее. Она не хотела оставаться одной в той реальности, какой она обернулась за эти дни для нее.
Привычный путь до Озера проходит, как в тумане, она спотыкается несколько раз, и только рука на запястье держит ее, не дает падать, что даже символично.
Когда Рудольфус останавливается, и тем самым останавливая и ее, Прюэтт ощущает себя настолько разбитой, что совсем не скрытые эмоции видны у нее на лице. Ветер, свежий ветер, приносящий свободу и счастье, сейчас делает ее только более настоящей, тогда как она не хотела бы этого, потому что снова начинает чувствовать, ощущать себя, видеть стоящей напротив Лестрейнджа в полутьме. Ей страшно и в тоже время совершенно равнодушно. Просто перестать бы существовать прямо сейчас и навсегда, резко и безболезненно просто стереться, как Молли Одри Прюэтт из родового дерева своей семьи, из списков учеников Хогвартс, из всех списков... Но Лестрейндж не дает ей развивать эти опустошающие мысли, решительно получая то, зачем так долго охотился. Внезапно и без предупреждения, не давая отвечать, задумываться.
Молли никак не могла понять, что он нашел в ней. Даже сейчас, пока шла за ним, ведомая за руку не могла понять зачем она ему. Вдруг, если бы она согласилась сразу, еще в купе Хогвартс-экспресса на эту же встречу, все было бы иначе? Она бы перестала быть трофеем, а была бы просто проходным элементом в его жизни, не больше. Уже забыл бы ее, отпустил. Может, тогда она была бы сейчас счастлива? Не было бы всех событий, которые привели к этому вечеру. Счастлива, насколько может со свежеразнесенным сердцем и душой. Нет, не была бы. Тогда у нее не было бы другого счастья, которое все равно у нее не отнимешь, и которое все равно будет теплиться в душе, как и всегда поддерживают людей такие воспоминания, как очаг в доме зимой и летом. Где все первое, важное, теплое, настоящее, дорогое.
Лестрейндж говорит, что она не должна никогда отказывать ему, и хотя его жест, отводящий прядь волос от ее лица почти нежен, в голосе все так же слышится непреклонная сталь, Молли чувствует ее, там нет легкости, шутки, только факт, который или принять... или нет другого варианта. Прижимая ее к себе поцеловал, а Молли даже пикнуть не успела. Сама должна была понимать чем это кончится, подобные прогулки с Рудольфусом Лестрейнджем к отдаленным от людей местам. Но Молли была достаточно наивна в таких вещах, была слишком занята своим чувствами, событиями, чтобы подумать и об этом аспекте, последствий согласия сегодня. Это был совсем другой поцелуй, совсем другие ощущения и она уже не знает хорошо это, плохо это, но уже поздно об этом думать. И сжавшийся в глубине страх от того, что понимает, что попала сейчас в руки к кому-то иному, чем был для ее Артур. Где нежность иная, не порой стеснительная и даже смешная, а уверенная, подавляющая. Забирающая, а не разделяющая на двоих. И в тоже время объединяющая так крепко, что не разорвешь.
Если Рудольфус исчезнет, то что останется Молли? Он ей нужен, как и она, вероятно, ему, пора перестать это отрицать.
…Поскрипывает неплотно закрытая дверь, ведущая из гостиной-кухни на улицу. Оттуда вырывается ветер и кружит по комнате белый пух, залетевший со двора, где находились куры. Молли Уизли устало сидит в кресле, держа на коленях старый альбом с фотографиями, раскрытый примерно посередине. Сегодня был насыщенный день полный суеты и деятельности. Завтра дети возвращаются из школы, Молли весь день скребла и подметала, меняла белье в комнатах и заглядывала в самый потайные углы, чтобы попросить пауков на новое местожительство в коробку, а потом на улицу. В мире все не спокойнее, а она сидит тут, все так, как будто бы и нет никакой войны. Все так, что и не верится, что пока она надевает накрахмаленные наволочки на подушки своих детей, где-то совсем не так спокойно, домашне. Что где-то есть иная жизнь, наполненная куда большим может и смыслом, чем ее. Она ни на что другое не променяла бы свою жизнь, но иногда она думала и представляла, когда жить так становилось совсем устало, совсем невмоготу, что случается даже и с людьми ангельского терпения, хотелось все бросить, забыть кто она и зачем она. У нее вполне неплохо было с заклинаниями. Она могла бы состоять в Ордене Феникса иначе. Она бы могла… Защищать и бороться. Даже против того, кто своеобразно защищал ее. Боролась бы против, потому что за ней есть те, кто ее семья. А нет ничего важнее семьи. Хотя и кто тогда Рудольфус Лестрейндж, как не часть ее прошлого, так же часть ее, ее семья?
Легко представить, разглядывая фотографию семьи, сделанной в Египте, как она бы их защищала бегая по заданиям, прекрасно зная, что стирая их носки и следя за их жизнью, подбадривая, ведя и сохраняя их дом, защищает куда лучше. Но быть немного сильнее... Быть сильнее против того, что надвигается на них всех. Знает, что Орден Феникса никогда ей не светил просто потому что ее заботой всегда были дети. И до вступления в Орден и после. Да, ее допускали на собрания, она была там своим человеком, да только мнения которого не было так важно. Она не боевик, не разведчик. Просто мать и простая, пусть и в чем-то талантливая, домохозяйка. Готовя всем очередной обед она как могла делала это идеальнее, вкуснее, еще и для того, чтобы не ощущать эту воющую бесполезность. Но при этом не понимая Сириуса Блэка. Устраивала чистку дома на Гриммо, чтобы хоть как-то помочь Ордену. Хоть какая-то деятельность, пусть и по ее невеликим способностям.
Молли закрыла альбом, поднимаясь и ставя его обратно на полку, где до этого протирала пыль. Он встал как влитой в ряд других альбомов, еще ее родителей, дедушек и бабушек, Прюэттов. Альбомы Уизли тоже стояли рядом. Немного другого цвета кожа и тиснение, но такая же спокойная летопись в лицах, которые скрывают больше, чем можно по ним прочесть. Альбомы своей юности Молли смотреть боялась. Там были ее братья. Это так резко било по ней, что она долго обычно не могла прийти в себя и плакала тихо за готовкой пока никто не видит. И там же были фотографии, которые поднимали в ней и совсем другие воспоминания, совсем другие ветви ее жизни.
Там было несколько страниц с фотографиями, которые стопками вручались выпускникам местными фотографами, делающих Хогвартскую газету их времени, и готовящие выпускные альбомы. Одна такая стопка была просто втиснута в старый альбом, не просмотренная даже Молли Прюэтт. Но как-то она нашла их. На одной из них она сентиментально узнала себя и Артура, разглядывающих друг на друга на одной из лекций перед экзаменом, среди таких же студентов, знакомых и забытых лиц. На одной большой узнала стоящих рядом и чему-то, хотелось бы сейчас вспомнить чему, смеющихся в толпе, но рядом ее, и ее подруг школьных времен: Салли и Бетти. Если Бетти писала ей иногда из Шотландии, где жила, они не выбирались друг к другу очень давно, почти никогда не видясь уже много лет, так как у них семьи, другая жизнь, в которой не нашлось места друг другу, а с Салли была совсем другая, не очень приятная история.
И фотография, которая и всколыхнула в Молли так многое. Она и Рудольфус Лестрейндж на поляне около теплиц. Миссис Уизли не знала, когда и зачем была сделана эта фотография и зачем попала к студентам, скорее всего показывались больше новые перекрытия теплицы номер три, но не узнать себя и его не было невозможным.
Если бы все пошло так, как началось, то какой бы была сейчас ее жизнь? Мысли, воспринимаемые ей, как недостойные матери, жены, были уже привычны, когда она была совсем выбита из колеи и в ней поднималось то отчаяние и пустота, что когда-то довелось пережить. Это было важной частью ее прошлого, важной частью, которая почти погибла в Азкабане. Важной частью, которая сначала стерла ее будущее, создав новое, а потом выкинув обратно в него, оставив терзаться тем, что уже произошло и чего уже не исправить. Предполагать зачем все это было и как могло бы быть. И ничего не мочь с этим сделать.
…Она привыкла кивать ему по утрам. Здороваться. Привыкла к быстро прекратившимся взглядам на них и на нее, особенно, однокурсников в Большом зале за столом Гриффиндора. Она покорно подчинялась всем его предложениям пойти куда-то вечером, была рядом и где-то далеко.
Молли Прюэтт понимает для себя совершенно точно одно: она бы хотела дать ему что-то вроде счастья, что-то вроде отзыва, хотела полюбить его, чтобы это все отдавать. Перестать чувствовать такую пустоту в душе, как сырая бочка в подвале, если туда заглянуть. Хотела, но не могла.
Когда она смотрит на него она ищет. Ищет и ищет почти совсем безуспешно. Она пытается найти что-то за что можно зацепится, что даст ей почувствовать хоть что-то, что-то в душе. Разливающееся тепло, а не то, что чувствовала, когда он целует ее. Держаться за его руку не почти против воли, а как за якорь держащий в этом мире. Как что-то тоже свое. Молли никогда не отделялась от людей, всегда была с ними, в этом мире, если с кем-то, то полностью, не отвлекаясь. А с Рудольфусом Лестрейнджем она была не такой, она иногда была очень далека и не могла ничего поделать с этим. И видела, что он злится. Чувствовала по сильно сжимаемым им запястьям, грубым поцелуям, взгляду, в котором колыхалось что-то ей неизвестное, порой угрожающее. Но ее не пугает это совсем. Чувствует себя виноватой, но не боится его. Она привыкла к нему так, что не представляет уже дня без него. Привыкла к чужим рукам, к чужим поцелуям, которые стали своими. Она уже отличала его некоторые настроения, нравилось, что они просто могут сидеть какое-то время ни о чем не разговаривая, нравилось, как с ним она себя чувствует, даже нравилось, как он ее целует, когда не был на грани ярости и даже когда был. Со странным спокойствием вечером в кровати рассматривая синяки на запястьях и иногда на ребрах. С ним она знала, что сейчас все так, как и должно быть. Он был ее жизнью сейчас, пусть она и не могла дать ему того же в полной мере.
И из одного из важных для нее достижений: она забыла одно имя. Забыла, не забывая. Стерла, не стирая. И жила дальше, ведь у нее был тот, кто показал ей, что можно жить. Иногда Молли не осознает, не прослеживает, как так получилось, с удивлением смотря на себя с ним со стороны, когда в мыслях проясняется, но это моментально проходит, отдавая место другим мыслям и заботам. Она привыкла. Она привязалась. Даже можно сказать, что она полюбила, иначе, но полюбила.
В другое время Молли бы с интересом оглядела Выручай-комнату, она никогда тут не была, слышала, что такое существует, но не доводилось, просто считала слухами, тем, о чем приятно помечтать студентам, да и вообще людям – месте, где все желания исполняются. Но что эта комната создалась по вкусам Рудольфуса было видно сразу. Она как-то отражала его, как зеркало в виде вещей. И даже, если бы ей было интересно, у Рудольфуса были другие планы, сразу переходя к делу начал излагать, что хотел, подтолкнув ее к дивану. Молли так и не поняла, как тут оказалась, помнила что отказывалась долго сначала идти, а потом сдалась.
Она кивнула на «есть разговор» показывая, что внимательно слушает, начиная чувствовать себя не в своей тарелке здесь. Она никогда не была с ним в настолько замкнутых и безлюдных пространствах. Прюэтт слушает дальше, и удивленно кивнула еще раз на предложение провести каникулы в поместье, что показалось ей довольно нормальным предложением, учитывая, что она его девушка, забывая, что в таких поместьях несколько иначе относятся к «просто девушка, которую никогда не пригласят в родовое поместье на лето» и «невеста в гостях на смотринах». У нее в семье все было несколько проще, так что тут Молли ничего не заподозрила. Ведь она и считала себя «просто девушкой». Она, конечно, начала принимать, что нужна Рудольфусу рядом, но…
- Помолвка?
Глаза у Молли стали немного больше, кажется, впервые за долгое время она перестала ощущать граничащее с равнодушием отношением к происходящему вокруг нее. Во-первых, ее не спросили, поставили перед фактом. Во-вторых… Это серьезно? Невеста Рудольфуса Лестрейнджа? Это нелепо. Ее братья первые снимут с нее голову, к счастью, еще не прослышавшие о переменах в личной жизни сестры.
Молли даже заулыбалась немного сходя с ума.
- Мои родители будут счастливы, - в голосе Прюэтт появились нотки сарказма, ей не свойственного совсем, но сказала скорее от потерянности. Что на это можно отвечать, когда тебе даже вопроса не задали? Родители не обрадуются, это точно. Они совсем не собирались выдавать ее замуж в ближайшее время. В отличие, от большинства чистокровных семей, они считали, что девушка должна получить сначала хорошее, достойное образование, найти работу, встать на ноги и потом уже о семье думать. Другая Молли бы возмутилась. Другая Молли бы резко спросила про «А подумать мне можно?» или что-то такого рода, она бы не промолчала, не застыла бы истуканом.
Рудольфус, намерено, или же инстинктивно, знал, что делал, когда привязывал ее к себе. Не отпускал надолго. Не давал отвыкать. Забывать. Она привыкла к его рукам, прикосновениям, не видя ничего странного в его прикосновении сначала, запрокидывая голову, все еще чувствуя себя, как пыльным мешком пристукнутая, не понимающая что происходит и зачем. Он правда серьезно? А она, она сама хочет этого? Выйти замуж за того, кто разрушил и уничтожил пусть и косвенно ее счастье, строя свое. Но эти мысли не получили должного продолжения, когда Молли очнулась, почувствовав, что Рудольфус начал переходить некоторые грани и вот теперь, в довершение, осознавая, чего он от нее сейчас хочет. В более разумном состоянии она бы даже цинично предположила, что это такой хитрый способ, предложение, а потом растаявшая девушка уже готова на все… Но Молли Прюэтт было не до того. Инстинктивно схватив руку, которая была у нее на бедре Молли сама испугалась еще и своей смелости и одновременно того, что ее решительность не достаточно решительная. Она привыкла покоряться, она забыла, что такое быть постоянно противоречащей, даже вспыльчивой порой, уж точно смелой гриффиндоркой, а теперь в ней начало это подниматься снова. Только она не знала стоит ли сопротивляться, это понимать у нее хватало памяти: "Никогда не отказывай мне". Она запомнила, она не знала что будет, если она откажет. Хочет она того или нет, а она уже в его полной власти. И перспективы знакомства с его отцом, лица ее родителей, которые никак не одобряли ее отношений с Артуром, а что же скажут тут, про эту партию? пугали тоже, но то, что сейчас планировал Рудольфус было ей совсем неожиданно сейчас. Она привыкла к нему. Но достаточно? Или это уже не имеет никакого значения? Ее жизнь катиться в пропасть, или наоборот налаживается, она не могла понять уже давно, и сопротивляться не было ни физических, ни моральных сил и желания.
Но руку Рудольфуса на своей ноге все еще не отпускала, стараясь не думать и о другой руке и что-то хотелось сказать, даже попросить, что-то сделать, чтобы все перестало так быть, хотя бы собраться с мыслями. Хотелось сбежать и остаться. Как и большинству девушек, ей казалось, что это все происходит не так, не в этот день, не в этом месте. В случае с Молли – не с тем человеком. А, может, так и должно быть. И она позже поймет это.
Спасибо огромное за переданное вдохновение. Прости, что долго так выходит. И если что не так поправлю.
