Небо над головой тяжелое, какое-то серое-серое, от чего его алкоголичка сливается, убивая горизонт. И на улице прохладно, даже холодно, ведь на дворе поздний октябрь, за Бирмингемом льют дожди, но у него пока сухо.
Вот он и сидит на крыльце своего мрачного поместья, курит маггловские сигареты, на которые будет спускать все свое пособие для безработных, в каких-то старых штанах с растянутыми коленками и серой алкоголичке, которая, наверное, знала еще его деда. Маркус Флинт только неделю назад вышел из Азкабана, а его Метка молчит уже который год.
И всю эту неделю он только спит, курит на крыльце и гуляет по разросшемуся саду, потому что его личный эльф подох года два назад, как сказал ему Уизли. Жалко, на самом деле, Милк был хорошим домовым эльфом, ведь он узнал его спустя несколько лет.
Маркусу много раз говорили, что он должен молиться на того, кто сократил срок его заключения в хуеву тучу раз, ведь из пожизненного он отсидел только десять лет. Но ему было совершенно наплевать на это, кто бы он ни был, потому что если бы его не вытащили из этой тюрьмы, то ничего бы не изменилось. За десять лет он почти разучился говорить, нормально есть и колдовать. Его сова сдохла, а все пособие, которое ему выдают раз в неделю, спускается на маггловские сигареты, которые он курит без остановки.
Он живет только в одной единственной комнате, а все остальные он не посещает. Они ему не нужны, ведь он живет один, а своя комната куда дороже, нежели остальные. И оттирать весь дом от пыли ему тоже не хочется, потому что с бытовыми заклятьями у него совсем плохие отношения.
Сейчас же Маркус думает о том, что ему стоит нанять себе нового домового эльфа, но он понимает, что такого, как Милк у него никогда больше не будет. Но он все равно отправляет письмо в Министерство с просьбой выделить ему одну душу, хотя он почти забыл, как нужно писать.
В среду к нему в гости приходит Уизли – у него работа такая, навещать Марка и наставлять его на путь восстановления. Но рыжий тюфяк только хлопочет, что он так совсем помрет, курить на улице в такой легкой одежде, иногда заставляет его войти в дом и долго пиздит о том, что у него вчера был прекрасный вечер с семьей или с кем-то еще, Флинт не запоминает его мусорных речей.
Когда Перси уходит из его дома, то случайно сбалтывает, что его выпустили благодаря Вуду, который сейчас женат и давно имеет трех ребятишек. И потом он говорит, что один из них попал на Слизерин три года назад, он совсем не Вуд и его зовут Марк.
Самого Маркуса это никак не волнует, потому что Вуд всегда был мудаком. Он только кивает на эти сплетни и закрывает за Уизли дверь – вернее, он захлопывает ее перед его конопатым носом.
В субботу или воскресенье он собирается помыться, хотя больше всего ему хочется помыть голову. В итоге он делает это в ночь, валяясь в горячей ванне, рассматривая серое небо за окном без стекла. И это небо тяжелое, как и вчера, и позавчера – так будет и завтра, и послезавтра. И все последующие дни.
От этого начинает болеть голова, а от слишком крепкого кофе поднимает давление, которое давит на виски с невероятной силой.
Днем воскресенья, а может быть и утра, к нему прилетает совершенно незнакомая сова, серая и безликая, как сотни такие же, находящихся на почте. У этой совы скверный характер, потому что она усаживается ему на плечо и кусает за ухо, но Маркус не против, он поглощен чтением небольшой записки, написанной до ужаса знакомым почерком.
Когда смысл слов доходит до него, то он разбивается о реальность, о которой он должен был вспоминать последнюю неделю, но почему-то не вспоминал.
Подписи в конце записки нет, но он и так понял, кто написал ему. У него в голове живенько всплывают картинки из прошлого, которое было, кажется, в прошлой жизни, когда небо было легким и голубым, когда оно не так давило на голову, а на его предплечье не было никаких опознавательных знаков.
– Живи у меня, со мной веселее.
Наверное, это самый первый раз за последние десять лет, когда Маркус заговорил добровольно. И это ложь, ведь он скучный и старый мужик, который просто существует. Но он гладит сову по клюву, гладит по спине, а потом находит старую клетку с кормом – у него теперь есть, с кем поговорить.
Но с Совой – да, именно так он назвал свою любимицу – он не особо-то и часто говорит, только жалуется иногда. Она его выслушивает, иногда клюет в шею или куда-то еще, но уже более ласково, нежели в первый раз. Маркус дает ей летать по дома, по саду или куда еще, никогда не закрывает клетку, предоставляя птице полную свободу. Он не боится, что Сова от него сбежит, как сбежали все бывшие друзья, потому что она легко пришла. Поэтому, если она легко уйдет, то не будет печалиться – об этом он думает, когда моет голову во вторник.
Маркус моет голову, бреется неуклюже, оставляя бакенбарды и кружок бороды вокруг рта. Он ищет что-нибудь поприличнее, находит какую-то клетчатую рубашку и темный свитерок, которые ему немного великоваты, находит черные брюки и более-менее презентабельные ботинки. Маркус и сам не понимает, зачем он наряжается, но почему-то ему хочется показать, что у него все хорошо, хотя все на самом деле охуенно дерьмово.
Поэтому, когда он разглядывает читки с почтой в панельном доме – в почти таком же, в каком он жил до тюрьмы – чувствует себя полным идиотом. Табличка с именем Персефоны накренилась, он ее поправляет и поднимает пешком по лестнице; лифты его раздражают.
Когда он звонит в дверь, то его руки становятся невероятно холодными, и кажется, что сейчас отнимутся пальцы. Маркус смотрит на них, смотрит на перстень фамильный, на кольцо обручальное, на крест, наколотый в Азкабане, и понимает, что ему незачем казаться лучше. И когда он стягивает с шеи черный в золотую крапинку шарф, подаренный Паркинсон, то входная дверь открывается.
Его душит желание упасть на колени перед этой женщиной и извиняться, обнимая ее худые коленки.