У нас не хватит здравых сил
К борьбе со злом, повсюду сущим,
И все уйдем за край могил
Без счастья в прошлом и в грядущем.
А. Блок.

Когда война идет, где-то далеко и до тебя доносятся лишь отголоски предсмертных хрипов, лишь эхо покидающих тела душ, ты можешь быть нейтрален в угоду своим принципам, идеям и целям столько, сколько будет требовать твое тщеславие, твоя гордыня и твое самолюбие. Ты можешь кичиться своей мудростью в решении держаться подальше от крови, боли и стойкого аромата смерти и быть может Мерлин убережет тебя от того, чтобы следующими стенами, пошатнувшимися под роковым гулом судьбы, стали стены твоего дома. А возможно тебе повезет куда меньше и однажды рог войны прозвучит и над твоей головой. И что ты будешь делать, когда винтовые лестницы окропятся чужой кровью, а какофония звуков вокруг будет сливаться в единый отчаянный крик о помощи? Поспешишь удрать? Схватишься за палочку? Во время решающей битвы «чужой» войны не существует. Тебе в любом случае придется принять одну из сторон хотя бы за тем, чтобы не оказаться в меньшинстве и сохранить собственную драгоценную жизнь. А как ты поведешь себя дальше, не имеет никакого значения, потому что вероятность того, что ты останешься жив среди сотен других жертв – минимальна. Когда надвигается шторм, каждый человек действует так как повелевает его существо. Одни стремятся убежать. Другие впадают в панику, теряют способность к мысли и стремление к жизни. А третьи, словно орлы, взмывают ввысь и рассекают воздух расправленными в последний раз крыльями. Каким тебя запомнят, если эта битва окажется для тебя последней?
Хаоса нельзя было избежать, как и сдержать панические настроения, охватившие учеников с первого по пятые курсы. Причитания, всхлипы и вскрики слышались повсюду, но страшнее всего было не это. Страшнее всего, когда какая-нибудь одиннадцатилетняя первокурсница вздумает спрятаться в туалете, секции библиотеки, или где-то еще. В этот момент различия между факультетами стираются и, понимая, что староста Гриффиндора давно удрал, поджав хвост, ты вынуждена поступать так, как велит тебе совесть, а не страх, неровно бьющийся в груди в жестоком стремлении разорвать грудную клетку. В такую секунду пафосные речи о том, что судьба благоволит храбрым, не помогают. Помогает осознание собственного долга, засевшего, где-то глубоко в мозгу подобно ржавому гвоздю, который и хотелось бы вытащить в такой момент, а не получится, как ни старайся.
Руки слегка дрожат, и все же она сжимает палочку в побелевших пальцах. Персефона дурно владеет боевой магией и совсем не знакома с Темными Искусствами, но она надеется на то, что сможет добраться до девчачьего туалета, где, по словам неких третьекурсников, успела спрятаться группа детей с разных факультетов. Какого дементора их занесло именно туда, Паркинсон не знала. И в том, что безопаснее будет их эвакуировать, нежели оставить там, где они находились, она так же не была уверена. И все же вместо того, чтобы вернуться в выручай-комнату девушка бежала по коридорам Хогвартса, который попеременно содрогался от новых заклинаний. Несколько сравнительно чистых коридоров вдали от эпицентра битвы были пройдены и впереди уже виделись вспышки заклинаний. Сжать в пальцах палочку еще сильнее и уклониться от зеленого луча, пущенного кем-то из пожирателей. Отпрыгнуть в сторону от падающей колонны  и едва ли не доползти до лестницы. Гул в голове и легкая боль в руке напомнят о том, что жизнь еще не покинула бренное тело. Кровь отобьет траурную мелодию в виски, но останавливаться все равно нельзя. Куда больше вероятности быть убитой, если разлеживаться у лестницы, подавая недвусмысленные признаки жизни.
- Паркинсон! – слышится за спиной и Персефона оборачивается. Однокурсник смотрит на девушку с недоумением, намереваясь спросить ее о причине, по которой она пытается избежать битвы, а не сражается. В этот момент стены школы сотрясаются в очередной раз и на голову двух студентов летят осколки, пыль и камни. За последние полчаса к этому уже успели привыкнуть и потому ни Паркинсон, ни ее собеседник не стремятся укрыться. Сказать Персефоне нечего. Она не настроена на пространные изъяснения на тему принципов и идеологии, которые сейчас мало имели значения. Да и имели ли вообще? Стоила ли философия сумасшедшего фанатика стольких жертв? Стоила ли она слез детей и страха взрослых? Да и можно ли построить новый мир на обломках старого? Как глупо думать об этом сейчас. Персефона не произносит ни единого слова и срывается с места, не намереваясь терять времени. Она беспокоится о первокурсниках, но сама тоже хочет жить. И чем больше минут проведет в бесполезной болтовне, тем больше вероятности того, что в выручай-комнату уже не вернется.
- Паркинсон! - орет он ей вслед, но девушка уже находится этажом ниже, откуда еще можно услышать громкие голоса сражающихся, еще можно ощутить как сотрясаются вековые стены школы под ударами заклинаний. Однако коридор, пролегающий впереди был наполнен звенящей тишиной, которая разъедала кожу, просачивалась в вены, смешивалась с кровью и доходя до сердца, заставляла его останавливаться. То была особая тишина. Скорбная тишина. Предвестница и вечный проводник смерти. Персефона чувствовала ее дыхание позади, и от этого перехватывало ее собственное. Страх, столь сильный, что мешал двигаться, думать и кричать, сковал девушку на какое-то короткое мгновение, прежде, чем она, прижав руку к груди, закрыла глаза и едва слышно застонала от отчаяния. В ряд с правой стороны лежало несколько тел, обезображенных отсутствием душ. В один миг отступили романтические представления о загадочной красоте смерти. Персефона увидела смерть. И ее лик был отвратителен.
Она еще долго не могла собраться с мыслями и пошевелиться. Время словно остановилось, или по меньшей мере стало похоже на вязкую субстанцию, не дающую возможности адекватно мыслить, совершать стремительные действия и осознавать их необходимость. Замерев по самой середине коридора, девушка избегала даже бросить взгляд на тела в страхе увидеть эмблему и цвета Слизерина, рассмотреть платиновые волосы Малфоя, карие глаза Забини, острый подбородок Булстрод, ухмылку Нотта и характерные внешние признаки каждого из тех, кого Персефона называла своими друзьями. Потерять их казалось таким нереальным, таким невозможным, но вместе с каждым шагом, приближающим ее телам, Паркинсон осознавала, что оттого, что эти люди были ей близки, они не стали менее уязвимы. Они так же смертны. И ей не следовало оставлять их. Она не имела на это права, трусливо и малодушно отказавшись принимать участие в битве, которой предстояло решить их судьбы. Наверное, если один из них погибнет сегодня, Персефона никогда не сможет этого забыть. Простить себе и своему эгоизму – да, но забыть – никогда. Приняв это как данность, она устремила взгляд на тела. Коротко окинув их, Паркинсон сжала зубы, чтобы не вскрикнуть, когда на глаза попалась эмблема ее факультета. Быть может, это было цинично, но погибших, она искала, прежде всего, слизеринцев и затем уже всех остальных.
То был мальчик. Шестикурсник, которому следовало бы быть, где-то далеко отсюда. Дома с родителями, на прогулке в парке, в кафе, в магазине, в другой стране. Неважно. Его не должно было быть здесь. Слишком неестественно его детское лицо смотрелось на фоне обломков, других тел и хаоса битвы. Он вряд ли понял, почему за чужую идею должен заплатить своею жизнью. И это было хуже всего. Думать, что ты погибаешь героем за некую мысль, хотя ты отдаешь свою жизнь ни за что. А таких здесь было большинство. И в этом заключался наибольший ужас войны. Без смысла. Без пользы. Без шанса на осознание.
- Мы не забудем, - тихо произнесла Персефона и рукавом когда-то красивой темно-синей мантии стерла со своего лица слезы, кровь и грязь. Протянув руку, она закрыла голубые остекленевшие глаза мальчика. Сколько таких глаз еще придется закрыть?
- Браво! – послышалось позади, и девушка ощутимо вздрогнула, услышав знакомый голос профессора Кэрроу. С Амикусом они состояли в тяжелых отношениях, так как Паркинсон была остра на язык, а профессор хоть и не слишком умен, но все же обидчив и злопамятен. Если же вам говорили, что чистокровным в Хогвартсе жилось значительно легче, чем всем остальным – забудьте об этом. Персефона являлась ярким подтверждением обратного, - Какое трогательное проявление человеческого отношения к мешку с кровью и костями. Может быть и Гриффиндорцев пожалеешь? А в соседнем коридоре лежит девчонка из Ордена. И ее тоже некому оплакать. Беги скорее, пока не нашелся кто-нибудь… - вялая попытка на иронию не произвела впечатления на Паркинсон. Она поднялась на ноги, одарив Кэрроу презрительным взглядом. Рядом с ним ей было страшно и противно, и девушка не стремилась это скрыть. За что в былые времена могла получить наказания пострашнее Снейповских котлов. Но сейчас мужчина проигнорировал ее взгляды полностью и лишь хмыкнул в ответ. У него было хорошее настроение? Не слишком ли это странно, учитывая, что пожиратели должны были вести бой, а не разглагольствовать с ненавистными учениками? В этот-то момент в голове вспыхнула мысль о том, что больше не слышно ни единого звука битвы. Почему? Что вообще происходит?
- Или может быть, - он приблизился к Паркинсон, чуть наклонившись, чтобы смотреть ей прямо в глаза, - желаешь порыдать над раздавленным колонной телом всеми любимого героя и его друзей? – он засмеялся ей прямо в лицо. Тихо, но этот смех въелся в голову и отдался резкой болью, совместно с понимаем слов Амикуса. Поттер мертв. Не было смысла подвергать сомнениям слова мужчины, потому что они вполне соответствовали реальности. И если быть честной, Персефона не испытала и капли жалости к Гарри. Почему? Потому что вместо того, чтобы корчить из себя героя он мог бы просто сдаться. И множеству людей не пришлось бы гибнуть ради него, или из-за него. Долг? Вам кажется, что Поттер исполнял свой долг, ставя на кон сотни жизней? Он даже не знал такого слова. Маленький мерзкий эгоист, которого следовало бы убить уже давно. Его смерть стала завершающим этапом войны. Все было кончено. И оставался лишь один вопрос: а что дальше?
- Так и быть, сегодня я буду джентльменом и провожу тебя до места сбора всех выживших. Держу пари, тебе понравится эта картина, - он сжал плечо Персефоны так, что она невольно поморщилась от боли и повернувшись к Кэрроу, жестом дала понять ему, что и без его неусыпного контроля не собирается никуда убегать. В ответ он сжал ее плечо еще больнее, демонстрируя столь желанную власть. Пожиратели Смерти победили. Он чувствовал себя хозяином положения, но Паркинсон не намерена была поддерживать его иллюзию превосходства просто из чувства противоречия. Она презирала таких как Амикус и всеми силами давала это понять.
- Убери от меня свои грязные руки, - процедила девушка сквозь зубы и вывернулась, отступив на несколько шагов, - еще раз тронешь меня хоть пальцем и лишишься всех их! – осознание собственной беспомощности злило Персефону, а злость давала ей силы. Вот только для чего? Из упрямства противостоять пожирателю смерти, когда уже совершенно ясно, кто победил? Продолжать держаться так, будто ничего и не случилось? Паркинсон не знала. Впервые не знала, что ей следует делать, как поступить и что будет дальше. А Амикус. Почему бы не сорвать свою злость на нем? Вряд ли у нее еще будет такой шанс когда-нибудь.
- Какие мы грозные! – смех, - Не был бы так уверен в заявленном. Не хотел портить сюрприза, но… - он жестом указал, куда нужно идти и последовал за Персефоной, - папочка тобою очень недоволен. Молись, чтобы тебя приравняли к юным сторонникам Темного Лорда и дали возможность доказать свою преданность. Возможно, тогда ты получишь метку и даже останешься в живых, - спокойно и без нажима проговорил Амикус, сворачивая к выходу из школы.
- Ни за что, - проговорила она скорее для самой себя, чем для Кэрроу. На бледном лице, подпорченном ссадинами, мелкими ранками отразилась холодная уверенность в принятом решении. Оно пришло как-то само по себе. Долгое время Персефона придерживалась нейтралитета, и сдаться сейчас казалось не мудростью, а лицемерием. А отец… Если у него есть, или были какие-то чувства к дочери, поймет и примет ее решение. Но если нет…
- Смирись, девочка. Орден Феникса уничтожен. Поттер, Уизли, Грейнджер, Лонгботтом и прочие «герои» мертвы. Хогвартс сдали. Темный Лорд победил. Ты присягнешь победителю, или умрешь.

Внешний вид: одета в бархатное черное платье ниже колена, мантию с эмблемой факультета, закрытые туфли на невысоком каблуке; волосы распущены;
При себе: волшебная палочка в чехле на поясе;
Физическое состояние: несколько синяков и ссадин, легкая усталость;

Отредактировано Persephone Parkinson (2011-11-24 23:33:11)

[mymp3]http://klopp.net.ru/files/i/b/2/5b6d7502da78a8b7eeb4e9838e7014.mp3|Soundtrack[/mymp3]

Он не был с нею груб. И вопреки стереотипам, которых Персефона так боялась и так старательно избегала, но которым все же была подвержена, он не был жесток и даже насмешлив. Это странное, на взгляд девушки, обстоятельство, давало ей причины полагать, что Кэрроу знает нечто, чего еще не знает она. И это нечто выбивало жалость даже из хладнокровного Пожирателя Смерти. Или, быть может, она ошибалась и профессор вел себя поразительно спокойно и отстраненно по другой причине, но как бы там ни было, а Паркинсон на ментальном уровне ощущала, что в ближайшем будущем ее не ждет ничего хорошего. Она могла убеждать себя в том, что отец не позволит, чтобы с единственным его ребенком случилось, что-то плохое, она могла говорить себе, что детей Пожирателей Смерти не посмеют тронуть, но, где-то в глубинах сознания мелькала мысль, опровергающая любой подобный самообман. Персефона больше не находится под защитой отца-пожирателя. Теперь она одна. И ответственность за собственное решение, которое уже принято, но в котором придется утвердиться в ближайшем будущем, она понесет самостоятельно. Даже если последствие этого решения – смерть.
Если правдиво высказывание о том, что детство заканчивается, когда ты понимаешь, что умрешь, то Персефона стала взрослой в тот момент, когда перед ее взором открылся главный двор Хогвартса. Раньше она много читала о сражениях, битвах, потерях, смертях и войнах. Но в книгах ею прочитанных, все выглядело совсем иначе. Не так уродливо. Не так отвратительно. Не так колко. Потому что когда горят сложенные в яму тела, когда на взявшихся откуда-то эшафотах колышутся петли, а сотни людей застывают в ужасе подобно каменным изваяниям, война, ее цели и средства становятся ужасны в своей неотвратимой жестокости. Так вот в тот момент, когда Персефона шагнула в дым горящих тел погибших, она осознала, что в недалеком будущем ее ждет то же самое. И вместе с тем в душе порвалась последняя струна, отделявшая юную Пэнси от зрелой Персефоны. Детство закончилось.
Удивительно, но в задымленном пространстве стояла абсолютная нерушимая тишина. Тишина скорби и страдания, боли и гнева. И лишь ветер изредка доносил сквозь смрад костра ноты сладостного триумфа победителей, многие из которых предпочли радоваться, издеваясь над пленными, стоявшими здесь же, неподалеку. Они были построены в колонну и хотя ни цепей, ни кандалов на них не было, создавалось впечатление, что жертвы не могут отойти друг от друга больше чем на положенное расстояние. Аналогично выглядела и ситуация с теми, кто называл себя юными пожирателями смерти. Их так же выводили во двор и строили в колонну. Персефона понятия не имела с какой целью это делается, но все то время, что она неспешно брела за Кэрроу, девушка провела в мучительном ожидании распределения. Куда отнесут ее? К кучке грязнокровных последователей Дамблдора, или к юным пожирателям смерти? Дадут ей шанс на жизнь, или обрекут на немедленную смерть? Здесь не было «между». Было лишь две стороны, одна из которых давала жизнь, власть и богатство, а другая лишь бессмысленную гибель. И Персефона боялась поднять глаза на ряд пленных, потому что увидеть в списке смертников тех, кто был тебе дорог и не суметь ничего поделать – самое страшное из того, что может случиться с человеком. Но прежде, чем оказаться в одной колонне с юными пожирателями смерти, многие из которых ухмылялись и всем своим видом выражали удовольствие от происходящего, Паркинсон скользнула взглядом по тем, кого могла видеть. И сердце ее на секунду остановилось. Не от того, что она увидела кого-то из близких себе людей. А от того, что она увидела десятки тех, кого могла ненавидеть в школьные годы, но кому никогда бы не пожелала смерти. Такой смерти.
- Боишься? – без эмоций осведомился Кэрроу, подтолкнув Персефону так, что она стала стоять ровно по середине между двумя бесконечно длинными колоннами людей. Девушка замерла и опустила взгляд в пол, боясь выдать собственное напряжение хоть единым жестом. Она боялась. Отчаянно боялась оказаться справа. Мысли о принципах, долге, чести и прочих вечных ценностях в такой момент в голову не приходят. Человеком всецело завладевает ледяной ужас и большего всего на свете он желает только одного: бежать, чтобы оказаться как можно дальше отсюда. И хуже всего, когда и бежать-то некуда.
- Правильно делаешь. Окажешься по правую сторону и тебе недолго осталось, - так же безразлично продолжил мужчина и жестом указал на левую сторону, где многие уже с любопытством оглядывали Персефону, - но пока тебе сюда, - и словно камень с души свалился. Эгоистично, бесчеловечно и бесконечно цинично раздумывать только о собственной шкуре и мечтать о том, чтобы ни в коем случае не оказаться среди пленных, но Паркинсон ничего не могла с собою поделать. Находясь в оцепенение от ощущения собственной беспомощности, она еще долго не могла прийти в себя, даже когда ее начали теребить однокурсники. Позже, она различит среди них лица Пьюси, Нотта, Забини, Малфоя. Живы. Пожалуй, это стало самым важным после осознания собственной сравнительной безопасности. Но среди знакомых лиц не хватало одного. Одного из тех, что имело наибольшее значение среди всех остальных.
- Булстрод. Где Миллисент? – вспыхнувшая в голове мысль и Паркинсон взглядом скользит по толпе, выискивая знакомую фигуру. Но ее все нет и нет. И минуты, прошедшие в мучительном ожидании показались вечностью. Вечностью, в которой не существовало никого, кто пытался окрикнуть девушку, вечностью в которой вообще никого не существовало. Но нет. Персефона не верила, не желала верить, что с Булстрод, что-то случилось. Это же невозможно, этого же не может быть. Не может. Не может. Не может. Все верно. Ее приводят через несколько мгновений, которые кажутся вечностью. Она едва держится на ногах, хотя Персефона не различает признаков каких-либо ранений на теле подруги. Девушка обнимает Миллисент и чувствует мелкую дрожь, которая сотрясает тело девушки. Круцио? Но за что? Неважно. Все неважно. Главное, что она жива. Главное, что она здесь. Главное, что они вместе. Все будет хорошо, все точно будет хорошо. Их отпустят. По-другому ведь и быть не может.
- Я чуть с ума не сошла, - шепчет Паркинсон, помогая Булстрод держаться на ногах, затем ведет ее ближе к колонне, как если бы из-за излишней близости к пленным их могли идентифицировать неверно и отправить на смерть. Нет, этого Персефона не хотела и не могла допустить. Она оттягивает подругу в самый центр скопления юных пожирателей, которые предаются обсуждениям о ближайших перспективах. Кто-то говорит о том, что улетит во Францию на летние каникулы. Мерлин. Чему их научила война? Чему их научила смерть? Чему их научили жертвы? Ничему. Абсолютно. Ирония же заключалась в том, что еще никто из них не знал, что петли на эшафотах, колышущиеся ветром, были приготовлены не для пленных. А для скорых предателей, дезертиров и трусов, что не пожелают принести клятву и принять метку.
- Юные пожиратели смерти! Истинные сыновья и дочери своих отцов! Истинные наследники Слизерина! Сегодня вы достойно послужили Темному Лорду, и от награды за вашу преданность Вас отделяет всего лишь один шаг! – голос послышался откуда-то из тумана, Персефона вздрогнула, но ни словом не обмолвилась, - Вы должны доказать, что способны быть безжалостными в отношении той грязи, что заполонила всю Англию! Достаньте свои палочки и покажите, на что способны, убив грязнокровных ублюдков и предателей крови, сражавшихся на их стороне!

Отредактировано Persephone Parkinson (2011-11-29 01:15:00)

В какой-то момент секунды застыли в воздухе и время, словно замедлилось в ожидании скорой беды. Ни один из студентов не двигался с места, ни один не достал волшебную палочку, ни один не вымолвил, ни слова. Хваленая выдержка аристократов, или рядовое оцепенение от осознания того, что им предстояло сделать? Персефона не взялась бы отвечать за всех, но за себя она ответить была в состоянии. Спустить Гриффиндорца с лестницы – запросто, убить его – никогда. И дело было не в чертовых принципах и не моральных терзаниях и даже не в том, что после убийства Паркинсон не будет спать по ночам. Дело было в том, что убийство – это та самая грань, которая отделяет ее от любой из сторон. Они лили кровь, они лили реки крови чистокровных и не очень волшебников. Так, что же будет отделять Персефону от всего этого безумия, если сейчас она поднимет палочку и лишит жизни очередного волшебника? Ничего. Она погрузится в это болото из гниющих душ, беспросветного сумасшествия и неизмеримого количества смертей. Окунуться в эту грязь, предать себя, уничтожить собственную душу ради не жизни, но существования? Она не была на это готова. И даже если через минуту она умрет, уж лучше так, уж лучше не признавшей их власть, не подчинившейся силе, не испугавшейся, не… Неважно. Важно было то, что все это казалось чудовищным розыгрышем, дурным сном, ночным кошмаром, чем угодно, но только не реальностью. Или реальностью, к которой они не были готовы, несмотря на несколько лет ожидания конца войны. Война закончилась. И это был не сон. Темный Лорд победил. А они просто не готовы. Даже Персефона, которая считала себя такой взрослой, такой самостоятельной и такой сильной, стояла не зная, что ей следует делать в этой ситуации. Кинуться на амбразуру, раз уж все равно нечего терять? Отказаться выполнять приказ и будь, что будет? Черта с два. Слишком просто, учитывая, что во всех возможных вариантах действия, Паркинсон все равно умрет. И не было в ее голове мыслей о том, чтобы начать геройствовать и толкать речи. Она боялась, как только может бояться семнадцатилетняя девушка за себя, свою жизнь и жизнь ее близких.
В нависшей тишине слова Миллисент показались какими-то нереальными, далекими и удивительно нелогичными. Персефоне не нужно было смотреть на подругу и говорить ей что-либо, чтобы знать наверняка: она скорее умрет самой страшной из всех возможных смертей, чем присягнет Темному Лорду. Уверенность Паркинсон была настолько непоколебима, что когда Булстрод оттолкнула ее от себя, девушка не сразу поняла, что происходит, а когда осознала в полной мере, без промедления рванула вперед. Они ведь всегда, всю жизнь были вместе, и сейчас Персефона не даст ей возможности совершить самую ужасную из всех ошибок. Но кто-то дернул Паркинсон за руку раньше, чем она успела податься вперед.
- Нет! Нет! Отпустите меня! – она не видит, кто пытается ее удержать, но старательно вырывается, стремясь освободиться от настойчивых объятий. Ведь ее подруга там и она в одном шаге от того, чтобы совершить непоправимую ошибку, ошибку о которой она будет жалеть всю свою жизнь! Нельзя, нет, нельзя! Кажется, Паркинсон даже срывается на крик, но даже он заглушается звуком переломленной палочки и тишиной всеобщего непонимания. Пользуясь моментом, девушка вырывается и достигает подруги моментом раньше, чем один из Пожирателей поднимает палочку, чтобы произнести заклинание.
- Протего! – щитовые чары отражают темно-синюю вспышку и Персефона успевает бросить на Миллисент взгляд полный раздражения и злобы. Какого дементора ей вздумалось играть в героя, когда они в двух шагах от смерти и без того? Если уж ей так надоела жизнь, то следовало пойти сражаться на стороне Гриффиндорцев, а не делать из себя идол после того, как ничего уже изменить нельзя. Паркинсон резким толчком отпихивает Миллисент от себя, заставляя ее вернуться в шеренгу, а затем было поворачивается, чтобы самой вернуться на место, когда в спину ударяет круциатус.
Ей кажется, что это и есть смерть, это и есть ее прикосновение, высасывающее жизнь постепенно, не сразу, но из каждой клеточки тела. Возможно она даже слышит как рвутся связки и кровь хлыщет из тела, возможно она видит догорающие тела бывших защитников Хогвартса и думает о том, что их смерть была куда проще. Хотя, трудно сказать, что Персефона вообще способна думать все то время, что она подвергается воздействию пыточного проклятия, которое воистину могло свести с ума. Она даже не слышит собственного крика, не видит того, кто возвышается над нею и не сразу ощущает, что воздействие прекращено. Долго, почти вечно Паркинсон лежит на выгоревшей земле, вдыхая аромат смерти, прежде чем начинает вновь различать цвета, силуэты и звуки. Перевернувшись со спины на бок, она притягивает колени к груди и тихо стонет, с трудом различая выступивших из шеренги. Персефона хотела бы видеть их лица, хотела бы посмотреть на ублюдков, которые ради своей жизни способны лишить ее другого, но она пока не может подняться и лишь видит блеклые вспышки убивающего заклятия, слышит звук падающих тел и гогот Пожирателей Смерти.
- Все остальные строятся в один ряд, - раздается громкий приказ, где-то неподалеку. Неспособная встать на ноги Паркинсон, была любезно поставлена подобно кукле рядом с Булстрод и кем-то еще. Кто-то еще и помог Персефоне держаться на ногах все то время, что она еще приходила в себя. А между тем повсюду сновали Пожиратели Смерти. Вспышка за вспышкой они казнили пленников, оставляя лишь некоторых из них. Для чего? Паркинсон не знала и возможно не хотела этого знать.
- Вы отказались присягнуть победителю. Каждый третий будет казнен в назидание всем остальным, - он говорит это так легко, так просто, так… Обыденно. Слизеринка не понимала, как смерть может быть настолько привычной и нормальной? Как они могут вот так просто смотреть на свои руки после сотен убийств? От мысли о подобном девушка вздрагивала и отрешалась от мыслей, потому что скорее всего уже совсем скоро ей станет все равно. Зеленая вспышка, петля, другая смерть. Раньше это казалось невозможным. Теперь было так близко.
- Первый, - указывая палочкой на какого-то студента в начале колонны, считает Пожиратель Смерти, чье лицо Персефона разобрать не в состоянии. Она судорожно начинает считать, угадывая, кто будет следующим, а затем еще и еще. Невозможно, чтобы это коснулось кого-то из близких ей людей. Невозможно, но Булстрод – двенадцатая. Паркинсон пересчитывает еще раз и вновь убеждается в этом. Холодом ударяет в виски. Так не может быть! Не может! Не может! Только не с ними! Они не могут умереть сегодня! Они вообще не могут умереть! Это же невозможно! Все те, кто погибли сегодня – они другие, они совсем не те. Но… Можно было бы целую вечность размышлять о судьбе и о том, чего быть не может, а чего быть не должно. А можно было действовать. И Персефона, привыкшая именно к последнему, дернулась в сторону в тот момент, когда из шеренги вытащили третьего. Пожиратели Смерти не заметили, как Паркинсон заменила собою Булстрод. А объяснять, что-либо последней девушка не стала, лишь молча сжав ее ледяную руку. В последний раз.
- Первый…
- Вторая…
- Третья…
Шаг вперед.