В такую погоду нужно бегать по улице, залитой водой, на коньках, играть в снежки, прячась за деревья или собственноручно выведенными заграждениями. В такую погоду нужно лепить снеговиков, ведь снег так хорошо принимает форму, ловить снежинки языком – колкие и вкусные. Нужно скатываться с горки на кусочке пластика, из которого делают корпуса для этих штук маггловских – лифтов, кажется.
  А еще, в такую погоду нужно гулять со своими детьми, у которых сейчас рождественские каникулы. С женой или девушкой, которая получила несколько отпускных ради тебя, чтобы провести праздник вместе. Но вот было одно недоразумение. Нет, даже два: Маркусу Флинту было уже тридцать три года, и он был холост, как выстрел из незаряженного ружья.
  Зато у него была своя квартира из двух комнат, родовое поместье, и постоянная работа. Только вот Маркус Флинт не был особо бритым и щедрым на эмоции и прочую дребедень, что так нравится женщинам. Родовое поместье было опечатано еще после смерти отца, так как завещание объявили недействительным, а работа после победы «светлых» искалась долго. Примерно около двух лет, Маркусу приходилось пихать заявления в руку работодателей; несколько раз в голове всплывала мысль пойти на маггловскую работу, но он бы не вынес такого позора – работать на этих бесполезных недолюдей.
  Зато Лютный не закрыли, не перестроили, но пустили под общежития. Теперь этот переулок использовался людьми, что были выше выпускников Слизерина, как пропускной пункт на Косой. Зато Флинт знал каждого, кто тут живет, гуляет, попрошайничает – за восемь лет работы в «Горбин и Бэркс» побратался почти со всеми.
  Его удивляло, что Горбин не погиб в ходе войны. Удивляло, что он, такой древний на вид, еще как-то существует, не то чтобы ходит или разговаривает! Да он бегает, орет матом, как маггловский сапожник, иногда бьет своей резной палкой-опиралкой или кидается какими-то банками с червями-глазами-прочей-дребеденью.
  И чтобы не говорили чужие языки – его устраивало. Маркуса устраивала бледная Метка, которая молчала уже четыре года, устраивала его бессмысленная и почти неоплачиваемая работа, устраивало то, что люди в Лютном его любили, устраивало то, что он не встречал никого из поднявшихся и оправившихся от войны.
  Уже десять лет Флинт барахтается в молоке и все никак не взобьет его в масло.
  – Упал ты на мою голову, Флинт! Живо перестань курить – надувает!
  Он обернулся и выпустил тонкую струйку дыма прямо в лавочку. Старик просматривал какие-то бумажки у стеллажа с проклятым кувшином и кряхтел какие-то ругательства себе под нос. Маркус подумал, что сквозняк только увеличит запал и громкость древнего Горбина, поэтому, щелкнул пальцами, запуская бычок в стену напротив, и закрыл дверь, вернувшись в теплое помещение.
  – Зачем же взял? – Спросил Флинт, без особого интереса разглядывая бумаги в скрюченных пальцах.
  – По старой дружбе
  Конечно. Старая дружба состояла в том, что Марк толкал в Лютном волшебные грибы в такой далекой, казалось бы, молодости.
  Через час-полтора совсем отемнело. А еще через три – Флинт жутко вымотался, захотел спать или выпить. Или кота своего погладить. Или Горбина прикончить. Но он лишь выслушал его тираду о том, какое он бесполезное животное, которое только и умеет, что дымить своими маггловскими палками вонючими и пускать сквозняки в теплую лавку. И это ворчание стало настолько привычным, что стало монотоном – когда Маркус начал расставлять какие-то безделушки по полкам, чтобы его так называемый «Большой Босс» ушел на чердак спать до завтрашнего дня, то просто по привычке думал о том, чтобы такого купить себе на завтрашний обед.
  Но, видимо, зайти в супермаркет, что был недалеко от его высотки, было сегодня не суждено. Потому что только он открыл дверь, как перед ним проходил Малфой.
  Старый-добрый Драко, наверное, из инстинкта обернулся на опротивевший уже звон колокольчиков. И такой повзрослевший рахит белых кровей казался далеким откликом прошлого. Маркус нехотя отвел взгляд, закурил неловко. А потом, выпустив из носа струю горького дыма в лицо старому знакомому, хрипло спросил:
  – Как оно?
  Он даже не обращал внимания на свой болтающийся просто так на шее старый слизеринский шарф – зеленый, в тонкую серую полоску –, не обращал внимания на свое еще распахнутое маггловские пальто, не обращал внимания на красневшие руки без перчаток, которые лежали в кармане. Флинт как-то нечитаемо ухмылялся, чуть приподнимая уголок губ. Грустно смотрел своими болотными глазами, чесал чернеющую щетину похолодевшими пальцами.
  И глупо все как-то. Маркус слышал, что у Драко все хорошо: сам со Слизерина, жена со Слизерина, сын со Слизерина. И Имя такое, совершенно дурацкое, как казалось ему – в честь созвездия, потому что так захотела Нарцисса. Он видел ее недавно, она совсем постарела. Но она была довольна, шла под руку с Люциусом, а Марк решил не разбивать идиллии. Он вышел из переулка чуть позже.
  Но сейчас, как бы это глупо не звучало, было другое дело. На язык навертелись множество, бесконечное множество, вопросов: как выбрался, видел кого, в Министерстве работаешь, на ком женился?
  Множество вопросов. У него.
  А у Драко – жена, ребенок, наследство.
  А у Маркуса – квартира, старый филин, дворовый кот трехцветный и опечатанное поместье.
  Как поживает мэнор, интересно?

Малфой даже помнил, как его зовут.
  Малфой брезгливо осматривал его, словно Маркус был магглом. На которого он походил больше, чем на чистокровного мага.
  Малфой даже поздоровался и съязвил. Малфой остался Малфоем даже после этой чертовой войны. Которую Маркус вспоминал с сожалением и благоговением. Которую он хотел возобновить, прикоснувшись острием палочки к молчавшей уже четыре года бесцветной Метке. Он хотел вернуть ощущение, которые испытывают люди высокие, гордые и непоколебимые. Флинт снова хотел, чтобы его боялись, чтобы его уважали. Чтобы он был нужным.
  Но он никому не нужен. У него даже постоянной девушки нет. Только ночные бабочки из недорогих, но чистых мотелей. А с мотелями у Марка была обширная и страстная переписка, незапятнанная репутация.
  – Малфой, – губы расплылись в злобной усмешке. – Помнишь, как меня называли в Хоге?
  Он глядел на Драко, сверля взглядом его блестящие в свете луны запонки, разглядывал шикарные болотные перчатки и идеально сидевший на нем костюм, который казался второй кожей. Он – успешный, чистокровный волшебник, с длинной историей, большими богатствами. Он может позволить себе все.
  А Маркус – в низах. Маркус слыл отчаянным выпивалой, ярым игроком в карты на какие-то безделушки Горбина и безумным берсерком с Приаповой болезнью. У него нет ничего: ни денег, ни места в высоком обществе, в которое путь заказан. Он, черт возьми, каждый вечер трахает полукровок, избивая их до состояния обморока, и пишет записки Вуду, который, кстати, женат, раз в две недели.
  – Я здесь работаю. Уже восемь лет как, – Маркус простодушно развел руки в стороны, широко улыбаясь. – Я же тролль и Пожиратель, у меня нет будущего.
  Он выпустил из ноздрей струи едкого дыма, как паровоз, уходящий с пристани. Хотел рассмеяться, но улыбка, жуткая и некрасивая, стерлась с его лица, канув в лету.
  Когда-то, через два года отчаянных поисков работы и признания, он перестал верить в смерть Лорда, Лестрейнджей. Он хотел найти своего бывшего хозяина, даже пытался как-то выйти на бывших Пожирателей, что чудом избежали наказания, как и он. Но не смог. Петегрю был мертв, Долохова и Руквуда не было в живых, а все его слизеринцы – разбежались, как крысы с тонущего корабля. Кто-то женился, кто-то умер от тягости, а кто-то просто сбежал за бугор, пытаясь найти свое место там.
  Флинт даже написал как-то Монтегю, но письмо пришло обратно – он тоже куда-то исчез, как сквозь землю провалился. И теперь он чувствовал себя настолько одиноким, все эти чертовы десять лет, что хотел выть. Ему не нравилось то, как он опустился, он пытался предпринять попытки подняться, но они были ничтожно и безбожно малы.
  И он смерился.
  А когда-то он был устрашающий Капитаном, которому слово поперек сказать боялись. Да его даже его же команда боялась, весь Хог боялся!
  Он ничто. Ничтожество. Он ничем не лучше магглорожденных и полукровок. Да даже магглов.
  Но зато у него была его верная палочка, которая просто изнывала уже от бытовых заклинаний. Единственной отрадой для нее было Круцио, которое Маркус с горячей головы наслал на какую-то проститутку.
  И все. Больше ничего нет. Нас нет. Он даже в квиддич играть может, а так хотел.
  – А что же здесь забыл мистер Малфой? Неужто закупался волшебными грибами или склянками с запрещенкой у Лорса?
  Флинт снова приподнял уголок губ насмешливо, щелчком пальцев запустил окурок в сторону. Запахнулся поплотнее, потому что уже продрог до мозга костей.
  В окно лавки постучали изнутри – старик Горбин гневно что-то кричал, тычел пальцами на выход, говоря, мол «вали Флинт, смена окончена». Маркус яростно и в сердцах сплюнул за узкое крылечко, наплевав на принципе, взял под руку Драко, который, казалось, просто ошалел от такой наглости. И повел его прочь с Лютного – в Косой.
  – Угостишь бутылочкой Огденского старого друга, а?

Чувство превосходства, спящее в нем – проснулось. Он не знал, откуда оно взялось, как его разбудили, но. Но это явно сделал Малфой своими жалкими попытками отбиться, вырваться из его цепкой хватки, не утратившей силы.
  Маркус всем своим видом отталкивал взгляды. Некрасиво скалил рот, что-то говорил, жестикулируя свободной рукой. Рычал на дворовую собаку, которая хотела увязаться за ними, шлепнул по упругому заду официантку, что выдворяла его из этого долбанного паба, когда он сильно нажирался и начинал нагло дебоширить.
  Маркус Флинт – алкоголик, дебошир и просто мразь. Добро пожаловать в его мир, Драко.
  Он грузно уселся на блестящую скамью, жесткую и неудобную, развалился широко и, быстро закурив, бросил на стол пачку маггловских сигарет и огромную военную зажигалку, все еще дымящуюся после открытия и казавшуюся раритетом. Он выпустил густое облако дыма, и воздух над столиком начало заливать серебристым дымом, что проникал прямо в легкие и жег их изнутри.
  Никто не любил его привычек. Никто не любил его маггловское пойло, потому что на нормальное огневиски не хватало денег, – оно было слишком горькое, похожее на разбавленный чаем спирт. Никто не любил его сигарет – оставляющих горький запах, который почти не выстирывался, на любом, кого обкуривал Флинт. Его вообще никто не любил, потому что, в каком бы дерьме он ни был – Флинт оставался Флинтом. Даже сейчас у него было свое достоинство. Даже сейчас у него был инстинкт самосохранения. И именно поэтому он никогда не попадался Министерству на глаза. Оно вообще думает, что Маркус Флинт – пропал без вести или тупо подох. Они не верят сплетням, исходящий из Лютного переулка, словно сквозняк, а если верили, то не проверяли, потому что брезговали.
  Хоть ало-золотые и были лояльными ко многим серо-зеленым, их никогда не покидало чувство незаконченности их дела. Они все еще хотели растоптать до состояния лужи любого, кто хоть немного имел общую с Маркусом судьбу.
  – Ну что, Маркус, как тебе работается? – Малфой гадливо улыбается, а Флинту хочется пощекотать его горло слишком острым ножом.
  – Читал «Пророк» на той неделе? О том, что неизвестный сломал вход в Министерство?
  Он наклонился вперед, опираясь широкой грудью о стол, резко переводит тему разговора. Подобные выходки он уже научился вытворять с Горбином – если гнусный старик начинает громко и нудно поливать его грязью – нужно только перевести тему. И подобные, слишком резкие переходы с темы на тему, практически обрывающие на полуслове собеседника, стали привычкой. Которая снова никому не нравилась. Флинт не имеет хороших привычек.
  – Это был я, Драко. Я уже год не даю Министерству спокойно функционировать и записывать все больше людей в зеленую папку с красным ярлыком «суки, попершие против славного Гриффиндора». – Маркус злобно сощурился и выпустил дым из носа. – Хотя, зачем я тебе это говорю? Ты же, гиппогриф меня раздери, сейчас побежишь и растреплешь все Поттеру, а он уж доложит в нужные инстанции, что Маркус Флинт, оказывается, живой.
  Но его все еще ищут. Не министр, не его заместители или помощники. Его ищут старые грифферы, задолбавшие настолько, что он готов всем им глотки перетянуть колючей проволокой.
  На столе появились маленькие чекушки, чистая бутыль без этикетки и пепельница, потому что официантка увидела, как он стряхивает столбики пепла прямо на пол. Флинт быстро разлил, залпом опрокинул в себя рюмку, шумно втянул в себя воздух и налил себе еще. И так три раза – одну за другой, как заправской алкоголик, абсолютно не замечая градуса.
  Он видел, как противен Малфою. Он видел, как этот рахит белых кровей воротит от его дыма нос, брезгливо смотрит, но все же улыбается. Маркус бы на его месте давно бы уже слинял от такого, как он, оставив с бутылкой наедине. И со счетом, потому что за него он бы точно не расплатился.
  – Да что же мы все обо мне, да обо мне. Как твои дела, принцесса?
  Флинт опрокинул в себя еще одну рюмку и потушил окурок, вбивая его в мутное дно пепельницы. Рюмка громко соприкоснулась с дощатым столом, а он немного поморщился от пойла, что уже теплилось где-то под горлом. Круги еще плыли в болотных глазах, но голова уже начинала шуметь, словно оборвавшаяся линия на колдорадио.
  А потом Маркус припомнил, что сегодня стоит сходить на могилки отца и матери – по его решению их положили вместе. Стоит положить хотя бы пластмассовых цветочков, которыми торгует старая бабка-маггла прямо у входа на мрачное кладбище.
  Еще он припомнил, что завтра нужно писать записку Вуду, а видеть его никак не хотелось. Ол уже прочно уселся в его, вроде как, спокойной жизни, словно в удобном и мягкой кресле. Сел, сложив ножку на ногу, весь из себя красивый и знаменитый квиддичивист, с терпеливой и симпатичной женой, которая ух как не нравилась Маркусу. Да он был готов разорвать ее в клочья, он ее просто ненавидел, эту сучку, которая забрала у него единственное, что он считал именно своим.
  И вот этот самый Оливер, у которого было просто супер огромное гипертрофированное чувство справедливости, у которого были свои моральные устои, понятные только ему, пытался вытащить Флинта. Он, в самом деле, предлагал помощь, предлагал очень заманчивое предложение, от которого, в самом деле, невозможно отказаться. Но он отказывался, раз за разом, как упертый баран, потому что он не привык просить у кого-либо подачек и помощи. Тем более – у поганых гриффов, которых он ненавидел уже до пены изо рта.
  Маркус ненавидел прощать.

Маркуса ударило наотмашь. Прямо по скуле, по самому больному месту, из-за которого из глаз брызгами летели слезы. Ему и в самом деле казалось, что щиплет. Как будто мыла налили.
  Эти слезы, которые накопились за десять долбанных лет – душили его, стальным обручем сжимали горло, больно давили на выпирающий кадык. А все было потому, что Драко был прав.
  Черт возьми, Малфой был прав! Прав, мать вашу, прав во всем, в каждом своем слове, в каждой букве, в каждой мелочи. Он выбрался, потому что умел пресмыкаться перед другими, как настоящая змея. Он был гибким и юрким, он мог выгнуться под любой угрозой, что нависала над ним, он мог заскочить в любую дырку, чтобы спрятаться и переждать бурю. А Маркус…
  А Маркус был огромный, как скала и таким же твердым. Он не привык кому-то помыкать, он все делал сам, а его гордость, истинно флинтовская гордость, не давала прогибаться. Насколько бы не был тяжел груз – он нес его на себе, на своей негнущейся спине, высоко задрав нос. А потом – сломался. Потому что не был гибким, потому что брал все на себя, защищал всех собой. И все невзгоды, которые били в него, словно порывы оглушающего и хлесткого ветра – разбивали его. Он трескался, а они ветвились и становились все жирнее, все шире и из них жутко сквозило.
  И вот именно сейчас, только что, Драко сломал его к чертям собачьим. Его могучую стену, которую он строил столько лет, столько гребанных лет он жил только ради того, чтобы другим было получше. Флинт только что ударился головой об реальность. Во второй раз своей жизни.
  – Вуд предлагал мне помощь. Чертовски много раз, бесконечно предлагает, на каждой встрече, – Маркус нервно закурил. – Я отказываюсь. Я не могу. Тебе не понять.
  У него руки тряслись, словно у наркомана. Он путался в словах, он боялся раскрыть все свои карты этому… Малфою.
  И именно сейчас, в этом захудалом пабе, он раскрывал свою душу. Распахивал, как дверь – настежь. Выговорил свой самый важный секрет, что имел за всю свою поганую жизнь. Он открыл эту свою душонку, похожую на умирающую от проказы кошку: черную от смертей, от покалеченных судеб. Рвал себя на куски, рассказывая о том, что спит с Оливером с шестого курса. Рассказывал, что в первый раз – ему было четырнадцать. А с Олом – когда было шестнадцать. Трепал какую-то чушь несусветную. Трепал, что не хочет наступать себе на горло и принимать помощь от этого Вуда.
  Потому что он привык к этому кредо: «Слизерин против Гриффиндора». Оно уже впечаталось прочно, в самое сердце. И его не убрать, не смыть, не вырезать, как Черную Метку. И только сейчас он понял, как он устал. Пока его не ткнули носом, как безмозглого котенка в угол, где можно ссать. А потом пнули, сказав, что на диване – нельзя.
  Возможно, вот этими глупыми выходками он пытался что-то кому-то доказать. Но доказывать было нечего – все, что у него было, Маркус растерял. И доказывать было некому. Потому что он всех растерял, все разбежались от него. Он просто существует, как какой-нибудь гриб паразит – не приносит пользы, только разъедает корни деревьев, выжирая их изнутри, пользуясь ими.
  – Возможно, у меня и было все в руках: и поместье, и жена – какая-нибудь маленькая слизеринка с моего курса. Я их всех помню, одна очень была довольна моим членом. Но я поздно схватился за ум, Драко. В отличие от тебя.
  Он выпил еще раз, громко глотнув из маленькой стопы. Безысходность положения, понимание того, в каком дерьме он сейчас – навалилось на него страшным грузом, тяжелым и невероятно огромным. Флинт чувствовал его физически, и даже сейчас, отсиживая задницу в этом кабаке, он невольно прогнул спину и передернул плечами. Но это ничего не дало – тяжесть и боль в спине никуда не ушли.
  – Ты молодец, – Маркус явно взял себя в руки. – У тебя фамилия – в первых страницах книги «Чистокровные волшебники Соединенного Королевства». А у меня – на триста девяносто восьмой. Из пятиста.
  Он помнил эту книгу. Эта книга находилась на самой высокой полке стеллажа номер семь, который находился в отделе истории. Мать часто водила его в эту волшебную библиотеку – она любила читать что-то о косметических заклятьях, зельях красоты и прочей хреноте, которая помогала быть симпотяжкой. Флинт же любил читать про семьи. И то, что его фамилия вообще была в этой чертовой книжке – вызывало огромнейшую гордость. Ведь это было доказательством, что он на самом деле никакой не тролль, а настоящий, чистокровный волшебник. Выходец из семьи темных магов, хоть его Целестина и была, так сказать, «светлой».
  Но он не помнил девичьей фамилии матери. Точнее сказать – не знал. То, что она была с Когтеврана, то, что она была чистокровной – говорил отец. Но откуда, с какой семьи – не знал. Да и она сама об этом нечасто распространялась. Для него было главным то, что не с Гриффиндора или Пуффендуя. Хотя, в глубине души, он жутко хотел, чтобы она была настоящей слизеринской красавицей. Да, она была красавицей. Но, увы, не слизеринской.