- И это значит, что я согласен увидеть настоящую Персефону, - ровно говорит он, остановившись прямо напротив выхода. – Идемте, - повелительно говорит юноша, увлекая Паркинсон за собой, - кажется, Вам есть, что мне сказать, а я уже устал от этого шума и лицемерия.
"Выйдя в холл, Эдриан подхватывает со стола коробку с букетом для Персефоны, которую забыл за разговором с Гринграсс и тянет девушку наверх. Он понятия не имеет, как расположены комнаты, но он не намерен больше играть по правилам девушки и она должна это понять. Завернув в первую попавшуюся дверь он пропускает Персефону вперед и убедившись, что никто еще не успел оккупировать ее в качестве своего убежища проходит вглубь, все так же удерживая руку девушки.
- Присаживайтесь, мисс Паркинсон, здесь куда тише и нам не помешают, во всяком случае, мне хочется на это надеяться.
Эдриан занимает место рядом с девушкой и протягивает ей браслет, зачарованный из конфет в виде цветов васильков, анютиных глазок и еще черт знает каких цветов.
- Он явно не подходит к Вашему наряду, но его можно съесть, если Вы проголодаетесь, - Пьюси ухмыляется. – Хотя, - Эдриан отбрасывает коробку куда-то на столик, точное расположение его не волнует, он смотрит прямо в глаза Персефоны, склонившись к ней чуть ближе. – Я готов слушать, мисс Паркинсон, Вы кажется, хотели мне что-то сказать?"

Кажется, шутить Эдриан больше не намерен, и Панси уже отчасти жалеет о своем порыве, заставившем ее в буквально смысле слова спровоцировать старшекурсника. Но уже в следующие момент она забывает обо всем, жадно глядя на конфеный браслет. У нее едва ли не текут слюнки.
Сдув со лба прядь волос из растрепанной в танце прически, она наигранно опускает глаза, следя за браслетом на ладони юноши.
- Я хотела, конечно, хотела, - задумчиво произнесла она, улубаясь намеку Эдриана на съедобность этого украшения. То, с какой легкостью Пьюси потакал ее желаниям, напоминало ей отца и Флинта и, разумеется, ужасно ей нравилось: после тяжкой манеры общения Драко внимательность Эдриана была как елей на раненое сердце.
- Я должна извиниться, что отвлекла тебя от приятной беседы, - иронично меняет тему разговора Панси и смотрит из-под ресниц на надменный профиль собеседника. - Наверное, ты хотел потанцевать с этой девочкой там, в зале.
"Эта девочка"  была ровесницей Панси, но Паркинсон уже давно чувствовала себя намного более зрелой, чем любая хаффлпаффка.
- Хотя, если мы быстро закончим, ты сможешь вернуться и найти ее в зале...
Несмотря на свои слова, Панси вовсе не торопится. На ее талии и плечах еще горят обжигающие прикосновения Эдриана, которыми, будто метками, он покрыл ее кожу в танце, и она не хочет, чтобы он уходил прочь.
Браслет лежит на ладони Эдриана, сверкая гранями заахаренных лепестков в ярком свете хрустальных люстр. Панси указательным пальцем проводит по одному из лепестков, собирая сахарную пыль, а затем облизывает палец с таким видом, будто не нарушает основные правила поведения в обществе.
От шоколадной сладости ее глаза закрыватся сами собой и она застывает на долгую секунду, смакуя это нечто между ней и Пьси, такое сладкое и такое опасное.
- Ты говорил, что устал от игр. Что хочешь настоящего. Но в этом случае и тебе придется открыть мне кое-что настоящее. Это мое условие. Принимать его или нет, право твое, но я хочу знать, чего ты хочешь. Моя помолвка в прошлом, и это уже нанесло урон моей репутации. Принимая знаки внимания от тебя, я должна быть уверена, что никаких рисков не будет. Ты можешь мне гарантировать это?
-

То, что Пьюси говорит о своих решениях... Что он будет сам решать, что и когда ему делать, вызывает на губах Панси мимолетную улыбку.
Как подсказывает ее небольшой, но все же опыт, от этих слов прямая дорога к тому, что он начнет решать, что и когда делать ей. Например, он уже пытается ею манипулировать, и, хотя она и сама повинна в этом грешке, констатация этого факта частично отрезвляет Панси, готовую было кинуться с головой в темный омут под названием "Эдриан Пьюси".
Он пытается ею управлять, обволакивая ее своими прикосновениями, ароматом туалетной воды, пронзительными взглядами... У Паркинсон перехватывает дух и горят губы, но этой ей... Не нравится? Нравится?
Эдриан слишком горяч, даже когда просто сидит рядом, лишь незначительно заходя за границы приличий, заходя настолько тонко и умело, что это практически незаметно, и только кожей Панси чувствует опаленный след, где мгновение назад была его рука.
От прикосновений его руки к волосам по ее телу пробегает электрический разряд, но Паркинсон не теряет головы.
Хочет потерять, очень хочет, а руки Пьюси будто созданы для ее головокружения, что он и доказывает ей с той случайной встречи в "Метлах".
Но Паркинсон - это Паркинсон, и если вы увидите, как она теряет голову, то идите и ложитесь в постель на всю оставшуюся жизнь, потому что ничего более удивительного вам уже не увидеть.
Пьюси шелковыми прикосновениями и сладкими словами окутывает ее с ног до головы, пеленует в заботливо расставленные сети, а Панси прислушивается, опустив ресницы, тонет, томно вздыхает... И считает секунды до того, как Пьюси попытается занять однозначно главенствующее положение.
И он делает это, едва отрывает свой рот от ее рта.
- Ну, так что, ты согласна заключить со мной договор или я ухожу сейчас, но обратно уже можешь меня не звать. Я не приду. Или ты все еще стоишь на том, что это лишь бал и не более, как говорила, когда я пригласил тебя?
Панси аккуратно отодвигается, вытягивая локон из пальцев Эдриана, глядя в сторону и прикасаясь кончиками пальцев к губам.
То, что требует Пьюси - невероятно. Невозможно. Неслыхано.
И на что он рассчитывает, когда делает это сенсационное заявление о том, что ему нужно ее доверие?
На то, что она, сомлев от его чертовски искусительного поцелуя, тут же рассыплется томными каплями и пообещает ему все на свете, луну и солнце, девственность и капитал отца, а также свое доверие впридачу?
Не слишком ли невыгодная сделка? Не слишком ли самоуверен Пьюси?
Панси глубоко вздыхает, позаботившись, чтобы ее декольте оказалось на виду у слизеринца, прикладывает горячие пальцы к горлу, будто что-то мешает ей дышать, а сама просчитывает варианты: дать понять Эдриану, что он запросил многого, или попытаться выяснить, на кой ляд ему вообще сдалось ее доверие. Уж вряд ли он набивается в сообщники, чтобы грохнуть ее престарелого дядюшку.
Второй вариант для любопытной Паркинсон оказывается притягательнее.
- Я и так полностью тебе доверяю, - выдыхает Панси и нежно касается губами нижней губы Эдриана - мимолетно, практически неуловимо. - Только тебе одному. Неужели ты можешь сомневаться?
На краткое мгновение ее посещает сомнение, а не переборщила ли она с патетикой, но она успокаивается: иногда лучше переиграть, чем недоиграть. Если что, всегда можно списать высокий слог на волнующий результат поцелуя.

- Я был бы отвратительным слизеринцем, если бы сказал, что доверяю тебе полностью, Персефона. Уверен и ты не можешь сказать этого же и мне.
У Панси дрожь пробегает по спине я она даже не уверена, в чем причина этого волнения: не то в том, как выговаривает ее полное имя Пьюси, не то в том, как он, не отрываясь, смотрит ей в глаза.
И что же ты хочешь там увидеть, Эдриан?
Так думает Паркинсон и не отдает, глупая, себе отчета, что как бы она не поднаторела в искусстве прятать истинные мысли и переживания, иногда шестнадцать лет берут свое.
Нет, она не любит Пьюси, даже не влюблена (ну разве что самую чуточку), но он притягивает ее, подобно магниту.
- Я была бы отвратительной слизеринкой, - выдыхает Панси, сейчас только лишь невероятным усилием сдерживающаяся, чтобы не вцепиться в воротник Эдриана, не притянуть его еще ближе, не ощутить снова его обжигающий поцелуй, - если бы не могла сказать все, что угодно.
Пьюси целует ей руки: не то, чего ей хочется, но лучше, чем совсем ничего.
Паркинсон с легкой улыбкой наблюдает за его действиями, полуприкрыв глаза. Иногда в такие минуты, вот как сейчас, которых, кстати, у Панси Паркинсон было до обидного мало за всю ее жизнь, ей кажется, что настоящая власть и сила именно в этом - в этой гендерной игре. И она понимает, что именно ей время от времени пыталась втолковать мать. И ей даже немного смешно и чуть-чуть страшно от того, что Эдриан Пьюси, совсем взрослый и настоящий аристократ, играет с ней в эту игру.
Зато она знает человека, который в такие игры не играет. И Пьюси, может и специально, напоминает ей о нем.
- Ты очень необычная девушка, Персефона. Мне бы хотелось, чтобы ты была моей, но мне кажется, что ты все же еще не готова забыть своего Слизеринского принца.
Улабка не исчезает с лица Панси, но становится дежурной, замороженной. Она холодно смотрит на Эдриана, не сразу решая, как ей отреагировать на подобную шокирующую, хотя и льстящую ей откровенность.
- А мне кажется, что я уже упоминала о том, что между мной и Драко все кончено. Нет нужды нам любую тему сводить к его персоне.
Да, хорошо бы еще сказать это себе! Знал бы Малфой, как часто она поминает его всуе, то перестал бы ругать Поттера при каждом приступе икоты.
Впрочем, ссориться из-за Малфоя с новым ухажером, да еще таким видным, для Паркинсон было смерти подобно, поэтому она сменила гнев на милость и вновь добавила томности во взгляд, бесстыдно лаская им Пьюси, а про себя соображая, что вообще она хотела, когда сулила ему себя - настоящую.
- И что же такого необычного ты во мне нашел? - хрипловатый смешок. - Вокруг полно милых девушек, причем со свободной вакансией принца. Разве хороший слизеринец не должен выбирать легкие пути?
Несмотря на слова, взгляд Панси говорил обратное (или она надеялась, что говорил). Добавив во взгляд еще немного "приди-и-возьми-меня-самец", Паркинсон, как прилежня ученица, стрельнула глазами в Пьюси по разработанной еще во времена Мерлина схеме: объект - верхний левый угол комнаты - пол - объект.