«Jingle bells, вашу ж мать!»
Привычно резко свернув в одном из многочисленных коридоров второго этажа, Мартин чуть не налетел на притаившуюся в углу небольшую, но весьма нарядную елочку, каким-то чудом умудрившись не уронить ее и самому не упасть. Благо что были выходные, а значит, не было нужды носить неудобную мантию, об которую парень точно бы запнулся, и это повлекло бы за собой падение, грохот и Филча.
«Он ее сюда и поставил, как пить дать. Кому еще могло прийти в голову такое гениальное решение?» - мысленно раздраженно поворчав, Мартин вновь засунул руки в карманы мешковатой кофты и не менее бодрым шагом, чем прежде, продолжил свой путь.
Нет, нельзя сказать, что Трейт не любил Рождество и всю праздничную мишуру вместе с праздничной беготней, которая ему сопутствовала. Он вообще склонялся к мысли, что не любить праздники в Хогвартсе, любые праздники, было, по меньшей мере, трудновато, а то и вовсе нереально – слишком уж ответственно подходила к вопросам организации внеучебной работы администрация школы. Именно поэтому Рождество в замке напоминало волшебную сказку, и это было совершенно не то волшебство, которое среди магов считалось бытовым – напротив, окружающая атмосфера была буквально пропитана той самой, удивительно-нереальной магией, которую Мартин когда-то ощущал, читая старые маггловские сказки. Сказки эти, разумеется, не шли ни в какое сравнение с теперешней его реальностью, но на то они и сказки, верно?
Предрождественский Хогвартс был прекрасен. Без каких-либо «но», все дышало праздником, уютом, почти семейной теплотой, искрилось и переливалось, как на тех открытках, которые когда-то давно Марти присылала по почте ныне покойная бабушка. Положа руку на сердце, он, пожалуй, мог даже признать, что едва ли помнит иной дух Рождества, кроме того, что царил зимой в школе: то ли потому, что великолепие замка затмевало собой все остальное, то ли потому, что понятия «семейный праздник» для Трейта давно уже не существовало. Он бы с радостью остался на каникулы в Хогвартсе, более того, когда-то Марти даже мечтал о том, чтобы нарваться на какое-нибудь взыскание, например, у Снейпа, и на протяжении всех праздников каждый вечер драить котлы в подземельях. Увы, мечта так и осталась мечтой – ставить личные интересы выше интересов факультета, который потерял бы баллы из-за подобной блажи, Трейт не собирался, к тому же, он был просто обязан возвращаться домой. Обязан, обязан приезжать при любой возможности, пусть почти всегда это было добровольным восхождением если не на эшафот, то к позорному столбу. Каждый год парень покидал Хогвартс с одинаково тяжелым сердцем, вынужденно усмехаясь на пожелания хороших каникул и с самым невинным видом обещая не ввязываться в драки, хотя и знал, что не сможет сдержать это обещание. Но в этом году все изменилось.
Казалось, чем меньше времени оставалось до Рождества, тем больше Мартин воодушевлялся. С видимым удовольствием он просиживал ночи над книгами, и с таким же удовольствием позволял себе отдыхать в компании приятелей, даже наведывался с ними в Хогсмид, что раньше делал чрезвычайно редко. Каникулы приближались, и парень буквально оживал с каждым днем. Правда, радовался он вовсе не грядущему празднику в кругу семьи, более того, его радость была скорее мрачным нетерпением, горькой, торжествующей усмешкой, но эти подробности были глубоко личными, а значит, никак не отражались на поведении.
В данный момент же Трейт занимался тем, чем занимался чаще чего-либо: он спешил в библиотеку. Библиотека, конечно, никуда от него не убегала, но именно сейчас парень надеялся вернуть мадам Пинс книгу, взятую только вчера, но уже прочитанную, и потому почтенный фолиант следовало водрузить на его законное место на одной из полок в отделе, посвященном колдомедицине. Но кроме привычного свидания со строгим библиотекарем, было у Мартина еще одно дело, провернуть которое следовало в ближайшие дни, и для этого библиотека подходила как нельзя лучше, а имя тому делу было «Гермиона». Действительно, поймать девушку в библиотеке было куда как проще, чем караулить ее у входа в львиную гостиную, привлекая к себе ненужное внимание многочисленных побочных гриффиндорцев.
В задумчивости взъерошив волосы, но не сбавляя шага, парень вышел к лестнице, ведущей на первый этаж, и на мгновение замер на ее вершине: внизу, у самого подножья, мелькнул знакомый силуэт гриффиндорской старосты, и тотчас скрылся в боковом коридоре, ведущем к выходу из замка. Но, кроме того, мисс Грейнджер, очевидно, торопясь покинуть школу, выронила свиток пергамена, который тоже поспешил откатиться в сторону, и остался лежать в тени рыцарских лат, совершенно незаметный для окружающих.
Бесшумно выругавшись сквозь зубы, Трейт ускорил шаг, переходя на совсем уже откровенный бег и прыгая через две-три ступени, проворно уворачиваясь от идущих навстречу. Он ловко обогнул группку первокурсниц своего факультета, почти проехавшись по перилам, через пару секунд очутился внизу, быстро наклонился, подняв с пола свиток, и побежал следом за уже выходящей из замка Гермионой.
- Грейнджер! Погоди! – обращение по фамилии сорвалось с губ практически само собой, когда Мартин уже оказался на улице. Снежный в этом году декабрь, пожалуй, не слишком подходил для прогулок без куртки, но это занимало парня в последнюю очередь.

Снежный наст задорно хрустел под ногами, холодные белые хлопья с каким-то радостным воодушевлением путались в волосах, норовили попасть в глаза и рот, вынуждая Трейта то и дело жмуриться, едва удерживаясь от того, чтобы машинально сплюнуть. К счастью, гриффиндорская староста успела уйти не так далеко, а значит, догнать ее было несложно.
- Гермиона! – в очередной раз окликнул ее парень, и с облегчением заметил, что та, наконец, обернулась. Мартин замедлил шаг, краем сознания отмечая, что сумка, висящая через плечо, до сей поры неслабо колотила его по бедру во время бега, и от души понадеялся, что библиотечная книга от этого не пострадала. Впрочем, мадам Пинс все равно наверняка останется недовольна, так что, разница была невелика. Иногда парню казалось, что единственный способ избежать неодобрения библиотекаря – это вовсе не появляться в библиотеке, не прикасаться к книгам и по возможности не дышать, проходя мимо заветных деверей. Но, как бы сильно Трейт не старался поддерживать с окружающими одинаково хорошие взаимоотношения, знания он ставил превыше всего, а потому отказываться от их получения не собирался ни под каким предлогом.
Но по мере приближения, теперь уже неторопливого, к Грейнджер, все побочные мысли о библиотеке, воспоминания о проникновениях в запретную секцию и прочих нарушениях правил как-то сами собой улетучились. Два коротких, быстрых взгляда: сначала на губы девушки, а затем в глаза – Мартин незаметно сглотнул и протянул ей свиток, едва ощутимо улыбнувшись.
- Ты обронила, - заметил он, - У лестницы. Я как раз спускался в библиотеку…
Еще раз взглянув в глаза гриффиндорки, Трейт не удержался уже от более открытой улыбки, хотя все еще напоминавшей усмешку: что-то в этой девушке заставляло его улыбаться, невзирая на то, что сейчас он стоял в нескольких метрах от замка в далеко не зимней кофте и в совсем не предназначенных для долгих прогулок ботинках, а снег бодро сыпался ему на кудрявую макушку.
Мартин был не глухой и не слепой, чтобы не замечать разговоров, которые ходили о Грейнджер в школе, на каждом из факультетов. Благодаря достаточно обширной сети знакомств, он знал о сокурсниках, пожалуй, больше многих, и гриффиндорцы отнюдь не были исключением. Что говорили о «подружке святого Поттера»? Зануда, выскочка, зубрила, грязнокровка. Да, Грейнджер действительно любила учиться, и этим подозрительно смахивала на представителей Рейвенкло; на орлином факультете ей определенно жилось бы более комфортно, чем среди взбалмошных львов, но отчего-то эта, несомненно, талантливая ведьма выбрала для себя ало-золотые цвета. В том, что Шляпа поставила Гермиону перед выбором, Трейт отчего-то даже не сомневался, хотя понятия не имел, откуда у него такая уверенность. Как бы там ни было, порой он ловил себя на мысли, что сожалеет о предпочтениях девушки: учись они вместе, Рейвенкло без труда завоевывал бы кубок школы, невзирая на ухищрения слизеринцев и квиддичные победы гриффиндорцев. На статус же крови парню всегда было глубоко наплевать, ведь он сам, полукровка де-юре, мог считаться, как и Гермиона, магглорожденным де-факто -  выросший и продолжающий жить среди магглов, столь же далеких от волшебного мира, как и любые другие, не подозревающие о существовании волшебства вообще, магглы.
Но было еще кое-что в старосте Гриффиндора, то, что подавляющее большинство окружающих ни в какую не желали замечать за ее академическими успехами и постоянным нахождением рядом с «Избранным». Гермиона Грейнджер была… красива. Конечно, то было глубоко субъективное мнение самого Трейта, но он был убежден, что окружающие девушку гриффиндорцы, по видимому, не только пустоголовые балбесы, но и кривые на оба глаза, как минимум. Конечно, Хогвартс был полон хорошеньких юных волшебниц, многие из которых, конечно, могли считаться более красивыми, чем Грейнджер, но они все казались Мартину чем-то сродни пустому фантику, смятому таким образом, чтобы напоминать собой конфету: привлекательные, блестящие, не имеющие ничего, кроме этих блесток. Внутри – лишь пустота и слабый запах шоколада, мол, здесь могла быть ваша конфета, но нет, идите лесом. Одного же взгляда в глаза Гермионы хватало, чтобы понять: она не такая. Одного взгляда в глаза Трейту хватало, чтобы внутренне на несколько секунд совершенно растеряться, и парень, привычный к тому, чтобы максимально контролировать свои мысли, одновременно раздражался на себя и приходил в восторг. Живя двойной жизнью, быстро устаешь от жизни вообще, а потому не было ничего удивительного, что все, кроме новых знаний, Мартину несколько приелось, наличие же Грейнджер в поле зрения было похоже на глоток свежего воздуха. Во всяком случае, именно так он это истолковывал для себя, не желая (или боясь) признавать, что способен, как и свои сверстники, попросту ощущать к девушке нечто большее, чем простую симпатию.
Между тем, вопрос, заданный старостой, был вполне себе закономерным: сама Гермиона была одета в куртку и шапку, словом, по погоде, у Трейта же под кофтой была только какая-то не слишком теплая водолазка, да и перчаток он не подумал захватить. К счастью, ветра почти не было, но по-зимнему колючий воздух все равно без труда пробирался под ткань и сводил мышцы холодной судорогой. Тем не менее, признаться сейчас в этом – означало испортить все дело в самом начале.
- Нет, ничуть, - с кристально честным выражением лица соврал парень и натянул на голову капюшон, пряча изрядно отросшие с прошлого посещения парикмахера волосы от назойливого снега. Болел Мартин чрезвычайно редко – видимо, за устойчивый иммунитет следовало благодарить отцовские гены, кроме того, в кармане у него была верная палочка, и согревающие чары еще никто не отменял. Но все это было, разумеется, на крайний случай, потому что сейчас первоочередной задачей была мисс Грейнджер.
- Ты в Хогсмид? За подарками, наверное? – поинтересовался Трейт, делая пару шагов в том же направлении, в котором прежде шла девушка, и как бы спрашивая разрешения составить ей компанию. Меньше всего он хотел навязываться, потому что это помешало бы исполнить план, а свои планы Марти привык исполнять в точности и идеально.

Едва только Гермиона вслед за ним пошла вперед по тропинке, как Трейт мысленно на секунду возликовал, а затем, осмысляя все уже более трезво и внятно, поставил некую воображаемую галочку в составленном им списке напротив пункта «завязать разговор». В действительности, ничего сложного в разговорах с девушками Мартин не видел, как и в разговорах вообще: он, быть может, не особенно к ним стремился, но никогда и не избегал, будь то беседа с преподавателем, с однокурсником или с какой-нибудь маленькой хаффлпаффкой. Также легко парень сходился с магглами, даже с теми бандами, что жили в его округе, и вовсе не потому, что Трейт был настолько обаятельным, чтобы всецело располагать к себе даже низы лондонского общества: скорее Трейт был достаточно умным, чтобы не вызывать к себе антипатии, и на этом зиждилось его шаткое равновесие в этом мире. Должно быть, именно поэтому Шляпа даже не предлагала ему Гриффиндор – львиное общество не предполагает приспосабливаемости подобного рода.
И, видимо, оно также не предполагает адекватных разговоров с девушками – путем нехитрых наблюдений и парочки ненавязчивых экспериментов, Мартин выяснил, что гриффиндорская староста к комплиментам и проявлениям симпатии любого рода непривычна чуть более чем полностью. Из чего можно было сделать вывод, что ими девушка не избалована, а значит, окружающие ее гриффиндорцы, и, в частности, Уизли с Поттером, постоянно маячащие где-то в пределах видимости рядом с Грейнджер, подобным стилем общения не владеют. Конечно, не то чтобы Трейт привык расточать свое обаяние налево-направо как заправский Казанова, но сделать комплимент однокурснице он мог всегда, особенно если он заслуженный. А как отреагировала Гермиона, когда он всего лишь назвал ее милой, да и то, это можно было расценить скорее как желание перевести тему, как отреагировала она? Она рас-те-ря-лась! В такие моменты Мартин всерьез начинал симпатизировать слизеринцам, только потому, что гриффиндорцы заставляли его лишь мысленно удивляться их непроходимой твердолобости. Красивая девушка, способная ведьма, умная, интересная – и как они только умудрились довести ее до состояния этого тотального смущения в ответ на самую простецкую и ни к чему не обязывающую фразу? Так реагировали младшекурсницы, и это было объяснимо, но чтобы староста, которой осталось всего полтора года до окончания школы и взрослой жизни, вела себя подобным образом? Это было решительно выше понимания Трейта.
Но нельзя не отметить, что, даже мысленно возмущаясь, он не преминул использовать обстоятельства для личной выгоды.
…Как бы там ни было, сейчас они шли рядом, можно сказать, наедине – ближайший силуэт маячил в футах в ста впереди, почти незаметный в хлопьях снегопада, а потому за приватность разговора можно было не опасаться. Все складывалось даже лучше, чем Мартин предполагал, кроме, конечно, небольших неудобств, которые доставлял холод, но пока что с ними можно было без труда мириться. После того, как отчим однажды за некую мнимую дерзость выгнал его, тринадцатилетнего, на мороз в одном легком свитере, парень вообще перестал видеть в холоде, подобном сегодняшнему, какую-то угрозу. Тогда он умудрился не подхватить воспаление легких – чего же бояться теперь?
Мартин засунул руки в карманы и задумчиво присвистнул, про себя гадая, кому же из двух друзей Грейнджер идет выбирать подарок:
- Квиддич?  Знаешь, я не фанат, но если бы мне потребовалось купить что-нибудь этакое, я обратился бы к продавцу, а когда он показал бы мне все полироли и прочую чушь, уточнил бы, что ищу нечто совершенно особенное, - сделав акцент на последних двух словах, Трейт усмехнулся и взглянул на девушку из-под капюшона, а заодно и челки, - Обычно это срабатывает.
«Особенно хорошо это срабатывает с магглами, если хочешь купить наркотики в соответствующих заведениях» - мысленно дополнило подсознание, но Марти только отмахнулся от него. На самом деле, он терпеть не мог любые средства, способные затуманить его разум. Будь то алкоголь, какая-нибудь волшебная ерунда или безобидная травка – все это вызывало у парня искреннее отвращение, опровергая расхожее мнение, что дурной пример заразителен: от большинства дурных примеров Трейта психологически почти выворачивало наизнанку.
И вопрос про планы на Рождество мгновенно всколыхнул все это отвращение – благо, что Грейнджер не могла видеть лицо Марти под капюшоном, ведь кто знает, как она отреагировала бы на почти мгновенную смену улыбки на брезгливую гримасу, гримасы на мрачность, мрачности на злость, а злости вновь на улыбку, хищную и слегка безумную. Но все это произошло за пару секунд, и когда Мартин вновь повернул к девушке лицо, губы его были растянуты в усмешку, а глаза слегка прищурены. Он чуть пожал плечами:
- Друзьям да, а своим буду покупать в Лондоне.
В действительности, Трейт тратил совсем немного денег на подарки кому-либо, кроме родных: приятели давно привыкли к этому, расценивая как природную бережливость, а то и скупость, и парень не испытывал ни малейшего желания их разубеждать. В Хогсмид он наведывался нечасто, но за пару дней до сегодняшней встречи побывал там с друзьями, выпил сливочного пива, а заодно и заглянул в Сладкое королевство, чтобы захватить племянницам наиболее безобидные волшебные кушанья. Мартин мечтал, что его девочки тоже окажутся ведьмами, но надежды таяли с каждым годом, и потому подарки для них, как и для сестры, он покупал в маггловских магазинах. И для отчима, которому тоже приходилось что-то дарить, и каждый год отчаянно надеяться, что он напьется и замерзнет в каком-нибудь сугробе, не доходя до дома… Только вот в этом году все должно было измениться.
- На Рождество я домой, как всегда… - и безобидная, даже будничная фраза прозвучала почти зловеще, и на губах парня сама собой вместо усмешки возникла прежняя улыбка, удовлетворенная и совсем-совсем не добрая.

«Ага, все-таки Поттер, не Уизли» - подытожил парень, старательнее кутаясь в свою кофту, которая, в общем-то, совершенно не была предназначена для защиты от декабрьских холодов, а потому внезапно возложенные на нее обязанности выполнять явно не собиралась.
В принципе, Гермиона не кривила душой: насколько знал Трейт, Избранный действительно был парнем весьма скромным, несмотря на эту самую свою избранность, и порой даже казался каким-то… потерянным. Конечно, Мартин не мог похвастаться таким уж тесным знакомством с Поттером: они учились на разных факультетах, хоть и на одном курсе, а их интересы практически не пересекались со времен распада Армии Дамблдора. Именно эта «организация» и свела Трейта с «золотым трио», благодаря чему он разжился, во-первых, чудесным обществом очаровательной мисс Грейнджер, во-вторых, неодобрительным шипением младшего сына четы Уизли, а в-третьих, шапочным знакомством с мальчиком-который-выживал-с-потрясающей-настойчивостью. Где-то, от кого-то, Марти слышал о том, что Поттер может либо вызывать категорическое отвращение, либо безоговорочно нравиться, и несколько удивился, почему фраза, больше применимая к острой китайской еде из забегаловок, вдруг заимела какое-то отношение к надежде волшебного мира. Потому что он, Мартин Трейт, относился к Избранному…. Ну, никак? Он не испытывал к нему ни симпатии, ни ненависти, не восхищался его успехами и не глумился над поражениями. С точки зрения Марти, Поттер вообще был самым обычным шестикурсником, на голову которого свалились какие-то совершенно ненужные слава вместе с ответственностью, и от которых никак не получается отделаться. И пусть даже какое-то время Гарри имел над ним своеобразное шефство, пока функционировала АД, пусть он чему-то учил Трейта – это ровным счетом ничего не меняло. Да, Мартин признавал, что Поттер во многих практических вопросах был куда опытнее его, во всяком случае, на тот момент, но ведь Избранного все равно исподволь готовили к каким-то битвам и свершениям, а Трейт готовил себя сам, да и то не к битвам – всего лишь к жизни, самой обычной жизни, которая раздавит тебя, если ты не будешь сопротивляться достаточно усердно. В общем, с уважением и благоговением по отношению к Поттеру у Марти было как-то туго, а внятную дружбу-приятельство завязать так и не получилось, и порой он об этом жалел, ведь как удобно было бы иметь «своего» человека рядом с Гермионой.
Впрочем, сейчас он сам был очень даже рядом с Гермионой: вот она, только протянуть руку – и дотронешься до плеча, до каштановых кудрей, щедро припорошенных снегом, до чуть покрасневшей на морозе щеки…
«Охохо, как же ты вляпался, дружище, как ты вляпался!» - посетовал откуда-то из глубины подсознания здравый смысл, но Мартин раздраженно велел ему заткнуться. Он и сам прекрасно понимал, что позволяет себе испытывать все большую и большую симпатию к гриффиндорской старосте, и что это наверняка кончится плохо, но щемящее чувство в груди и какое-то странное тепло, растекающееся по телу при одном взгляде на улыбку девушки – все это было таким приятным, что возвращать себя к реальности совсем не хотелось. К этой дурацкой реальности с двойной жизнью, с тоннами чужой домашней работы, с надвигающейся войной, всеми ее ужасами при полном отсутствии идей, что же делать дальше.
А между тем, Гермиона, похоже, сама того не желая, решительно напоминала ему о реальности, в частности – о том, кто и что его ждет дома, там, в бедном квартале Лондона. Причем сначала напоминала, а потом высказывала свое неодобрение, не вслух, но это пока – по интонации и взгляду все можно было прочесть не хуже. И пусть Марти прекрасно понимал, что сам во всем виноват, ведь никто не тянул его за язык тогда, на пятом курсе, потому что можно было как-нибудь выкрутиться, солгать, свалить все на Амбридж, в конце концов, но он, как какой-нибудь наивный, пустоголовый гриффиндорец, выложил Грейнджер всю правду. Вернее, не всю, но и этой информации девушке хватило, чтобы теперь так укоризненно на него смотреть, словно Трейт выкрал у хогвартских эльфов весь их запас носков и фигурно раскидал по квиддичной площадке.
«Вот и расплачивайся теперь за свою болтливость!» - обрадованный новой возможностью, ковырнул здравый смысл, но в этот раз Марти вовсе его проигнорировал. Не хватало только, чтобы не только Гермиона, но и он сам начал бы читать себе нотации.
- Нет, мои родственники, они… Ммм, не слишком хотят быть шокированными, - парень слегка пожал плечами, надеясь, что сможет перевести тему в другое русло, хотя уже прекрасно понимал, что поистине львиное упрямство Грейнджер никогда не позволит ему этого сделать, - Их мало интересует этот мир. Ну, знаешь, магглы…
В действительности следовало бы сказать не «магглы», а «моя сестра чересчур озабочена насущными проблемами вроде отсутствия у дочери теплой куртки, чтобы интересоваться Всевозможными Волшебными Вредилками, а девочки еще слишком малы, и я боюсь рассказывать им всю правду о себе – вдруг они разболтают кому-нибудь по неосторожности», но Марти благополучно проглотил эти горькие истины, вместо этого слегка усмехнувшись. Он очень не хотел оправдываться перед девушкой за свои планы, как минимум потому, что это было крайне абсурдно – ведь он же пока ничего не сделал, к тому же, совершенно не обязан получать ее одобрение, чтобы действовать, но чувствовал, что это оправдываться все равно придется. Потому что Гермиона ТАК на него смотрела, так смотрела, что…
«Уф…» - засмотревшись на эти шоколадно-карие глаза, Трейт случайно шагнул мимо дорожки, ведущей в Хогсмид, и тотчас одной ногой провалился в снег почти по колено. Снег был, как и положено снегу, колючий и мокрый, а ноге Марти совершенно не понравилось такое соседство. Парень запрыгал, вытрясая из штанины холодные белые хлопья, изо всех сил стараясь не потерять равновесие и не упасть на Грейнджер: это было бы слишком нелепо и слишком в духе романтических комедий. На несколько секунд он вновь понадеялся, что девушка забудет о необходимости наставлять его на путь истинный, но, судя по выражению ее лица, надежды были совершенно напрасными.
- Задумал? Ничего нового, уверяю… - подпрыгивания на одной ноге были не только необходимостью, но и должны были выглядеть забавно, разрядить обстановку, во всяком случае, по мнению Марти, - Я просто устрою себе праздник… наконец-то.
В действительности, настоящий праздник он бы устроил, если бы осыпал отчима ворохом темномагических проклятий и прибавил бы парочку Непростительных, доведя того до безумия и состояния овоща. Но, увы, Трейт слишком хорошо понимал, чем бы это обернулось, и потому вынужденно собирался ограничиться лишь стиранием памяти. Просто чтобы обезопасить сестру и своих девочек, а заодно и себя, просто чтобы жить спокойной жизнью. И парень свято верил в то, что холодный, трезвый рассудок позволит ему удержаться от жестокости, как бы сильно ни хотелось обратного.

Отредактировано Martin Trate (2013-09-15 14:27:48)

Была у гриффиндорцев одна отличительная и весьма раздражающая представителей остальных факультетов черта. Черта, присущая только им, и речь даже не об идиотичной храбрости или зашкаливающем благородстве, и даже не о вопиющей твердолобости – все люди когда-нибудь грешат этим, вне зависимости от принадлежности к ало-золотым цветам. Но все же была, была у гриффиндорцев одна черта, которая считалась их визитной карточкой, и эту черту можно было охарактеризовать одной простой фразой.
«Догнать и причинить добро».
Марти искоса взглянул на девушку, которая сейчас смотрела на него настолько укоризненно, что эту укоризненность можно было практически ощущать физически.
Конечно, он был сам во всем виноват.
Дать заметить свои синяки и ту чертову ссадину на скуле – ведь он мог вовремя спрятать все это при помощи нехитрых заклинаний, которые к пятому курсу освоил, без ложной скромности, блестяще. Много ли времени на это ушло бы? Минут пять-семь, если быть совсем уж дотошным, но вместо этого Трейт почему-то решил повременить, за что и поплатился. Ошибка номер один.
Завязать с Грейнджер разговор, вернее, поддержать его, не переводя темы. Стоило отшутиться, а то и вовсе замолчать, уйти – вариантов была масса, и на тот момент Марти мало что связывало с гриффиндоркой, кроме, конечно, некоторой симпатии. Собственно, именно из-за этой симпатии он и не прервал разговора, даже в какой-то мере растерялся… Ошибка номер два.
Сказать правду. Не абсолютную, разумеется, но достаточную для того, чтобы вызвать внимание Гермионы. Гермионы, которая всегда испытывала страстное желание защищать всех, по ее мнению, слабых и униженных. Чего только стоили те домашние эльфы и организация со странным названием! Трейт прекрасно помнил об этой особенности девушки, но все равно зачем-то сам подвел себя под ту самую категорию «униженных и оскорбленных». Хотя он себя таким не считал, совсем нет, но разве Грейнджер теперь переубедишь? Ошибка номер три.
Объяснить, почему он не собирается посвящать в происходящее учителей. Пожалуй, вот это и было основным проколом Мартина, прямо-таки феерическим крахом его долгой, скрупулезной работы над собой, над планом и над будущим. По сути парень, быть может, ничего и не рассказал – ни о желании причинить «отчиму» боль, ни о тех заклинаниях, которые мечтал испробовать на нем, ни о конкретных сроках воплощения своего плана в жизнь. Но это позволило Гермионе самой додумать какие-то, наверняка страшные, подробности. Ошибка номер четыре.
- Все в рамках закона, и поверь, это будет максимально действенно… - начал было он, но спорить с гриффиндорцами было все равно что бодаться с бараном – никаких, даже малейших шансов на успех.
Трейт только тяжело вздохнул, понимая всю обреченность своего положения. Хорошо хоть девушка не стала ничего рассказывать учителями, или, упаси Мерлин, директору – вот тогда проблем бы у парня действительно прибавилось, а их и так хватало, чтобы еще наживать новые. К счастью, Гермиона, видимо, понимала это не хуже, и поэтому сохранила все в секрете, иначе бы Марти сейчас не гулял с ней по окрестностям Хогвартса, а молчаливо сносил бесконечные вправления мозгов от профессора трансфигурации, потому что желание ученика убить своего опекуна-маггла было определенно достойным поводом для привлечения ее в это дело.
Может быть, Мартину и следовало кому-нибудь рассказать о происходящем. Кому-нибудь из взрослых, умудренных жизнью волшебников, причем сделать это нужно было давным-давно, еще на младших курсах, когда возвращение домой стало невыносимой пыткой. Может быть и следовало, только вот сейчас, рассуждая, парень едва ли мог понять, что именно смогли бы сделать его наставники, чтобы исправить ситуацию. Они были связаны законом, не хуже, чем он сам, а законы волшебного мира не предполагали наложение проклятий на маггла только за то, что он терроризируют свою семью. А Трейт знал, что остановить отчима можно только его методами – на силу ответить силой, и никакие беседы или запугивание тут не помогут.
Марти привык со всем всегда справляться самостоятельно, не рассчитывая на чью-либо помощь, и к своим семнадцати годам – совершеннолетию по меркам магической Англии, - чувствовал себя, по меньшей мере, тридцатилетним. Где-то глубоко в душе, конечно, но разве стал бы взрослый волшебник прибегать к чьей-то помощи, чтобы избавить родных от опасности, когда мог сделать все сам? Он даже не собирался преступать закон, о чем так беспокоилась Грейнджер – потому что, в случае чего, его действия вполне можно будет расценить как самооборону. В том, что парень сумеет убедить в этом кого угодно, включая министра магии, он ни секунды не сомневался. Но Гермиона… Ох, Гермиона…
Усмехнувшись и крепче сжав зубы, чтобы подавить невольную дрожь от холода, Трейт взглянул на девушку из-под капюшона. Она была милой, и особенно милой, когда злилась. Как сейчас, например: ее звонкий голосок звучал почти приказом, а очаровательные бровки так хмурились, что Марти всерьез начинал задумываться о том, что ему грозит раздвоение личности. С одной стороны, конечно, настойчивость гриффиндорки раздражала, и он ненавидел, когда кто-то пытался залезть ему в душу, пусть даже с целью найти там что-то хорошее. Но, с другой, его в буквальном смысле слова очаровывала, завораживала забота, с которой Гермиона к нему относилась. Плюс ее милая строгость, разумеется, тоже.
Именно поэтому парень молчал, даже не пытаясь что-то возразить, а просто шагал рядом, изредка бросая на Грейнджер взгляды из-под заснеженного капюшона. Она так беспокоилась о нем, что это было даже странно, но…
«Но, черт возьми, приятно!»
Едва ли может быть что-то более приятное, чем участие симпатичной тебе девушки в твоей судьбе. Однако с нравоучениями пора было заканчивать, и, терпеливо послушав доводы гриффиндорской старосты еще некоторое время, Трейт, в конце концов, не выдержал. Разговор пошел по совсем не тому руслу, на которое он рассчитывал, и это срочно нужно было менять.
- Гермиона… - парень резко остановился и мягко, но настойчиво, схватил девушку за запястье, слегка притягивая к себе ближе. На миг встретившись с ней взглядами, Мартин почувствовал, как его сердце, совершив что-то вроде тройного сальто, сначала подскочило к горлу, а затем ушло в пятки, но только слегка растянул губы в улыбке. Сейчас его и Гермиону разделяли всего дюймов девять-десять, и парень, при желании, мог без труда разглядеть каждую черточку золотисто-карей радужки ее глаз.
Он невольно облизал обветренные губы, как-то нервно, поломано усмехнулся, и, осторожно перевернув ладонь Грейнджер вверх, вложил в нее маленькую коробочку в нарядной обертке, а после медленно согнул пальчики девушки в кулачок, как бы настойчиво прося ее принять этот подарок.

Отредактировано Martin Trate (2013-09-30 16:42:27)

«Мы не в каменном веке живем» - сказала Грейнджер. Если бы у Мартина было желание вместо того, чтобы, наконец, реализовать свой план, удариться в пространные рассуждения, поспорить с девушкой, то он бы наверняка смог ее переубедить. Что такое гриффиндорское упрямство по сравнению с рейвенкловским терпением и логикой? Чего уж говорить о рациональности, которой Трейту вообще было не занимать. И о знании жизни. Особенно его собственной жизни и века, в котором существуешь.
На самом деле, о том, где выросла Гермиона, как и с кем жила, Марти знал довольно мало. Он, конечно, был в курсе, что ее родители – магглы, дантисты вроде бы, что семья достаточно обеспеченная (об этом говорили новые учебники и мантии), и что между членами этой семьи царит взаимопонимание. Последнее можно было считать логическим выводом с некоторой натяжкой, но тут уж парень полагался на интуицию: мистера и миссис Грейнджер он видел всего однажды, да и то случайно, мельком – в маггловском Лондоне, на подступах к Дырявому котлу. В том, что это были именно родители гриффиндорки, Трейт не сомневался, потому что тогда она сама вдруг появилась в поле его зрения, и Марти пришлось спешно ретироваться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания: все же там, за пределами Хогвартса, он был совсем не похож на себя здешнего, на умного, упорного, подающего большие надежды рейвенкловца. И пусть Трейт знал о внешкольной жизни девушки не так много, в том, что знал, он был абсолютно уверен. Гермиона жила в просвещенной стране двадцатого века, в правовом государстве, она твердо знала свои обязанности и положенные ей по законам обоих миров привилегии. Мартин ощущал себя человеком только будучи волшебником.
По сути, его будничная, маггловская жизнь мало чем отличалась от пресловутого «каменного века», разве что, отсутствием тех самых дубин и каменных топоров, да еще с мамонтами было как-то туговато, но в остальном... В пригородах и бедных районах Лондона действуют совершенно иные законы, чем те, к которым привыкло культурное общество. Здесь даже самому маленькому ребенку известно: на силу нужно отвечать силой, иначе тебя не только не поймут – даже не воспримут всерьез. Боль, месть, жестокость, грязь, невежество – все это было нормой, вроде пятичасового чая в домах интеллигенции или тех самых королевских гвардейцев в нелепых шапках, которые почему-то считаются символом Великобритании. Нормально – когда глава семьи беспробудно пьет и колотит жену с детьми. Нормально – когда дети продают наркотики, а девушки занимаются проституцией. Нормально – когда подросший сын ставит на место отца при помощи грубой силы.
Увы или к счастью, но Гермиона всего этого не знала, иначе наверняка бы оценила терпение Марти, которого ему действительно было не занимать. Кто еще из его сверстников, так называемых «друзей детства», стал бы ждать какого-то непонятного совершеннолетия, чтобы отмутузить зарвавшегося пьянчугу? Да они скорее собрались бы группой и избили бы любого, будь то хоть отец, хоть дед, хоть дядя, возникни такая необходимость. Трейт же собирался поступить настолько гуманно, что его могли даже не понять. Всего лишь подправить отчиму память, причем даже безболезненно (во всяком случае, парень на это надеялся) – было бы из-за чего переживать! К тому же, Марти был не настолько глуп, чтобы лезть в драку первым, но он даже не сомневался, что драка случится и без всякой инициативы с его стороны, может быть, даже прямо в сочельник. А после можно будет без труда выдать произошедшее за самооборону, ведь, по сути, ей оно и будет. Но это уже было планом на крайний случай, подготовленными путями отступления, потому что Трейт был уверен: никто не узнает о произошедшем, ведь он уже был совершеннолетним, а значит… Значит, он полностью свободен от следящих чар и предоставлен самому себе, теперь уже официально.

…Но сейчас все это было уже не так уж важно, более того – неважно вообще, в принципе; все эти бесконечные жизненные неурядицы и испытания силы воли, характера, стойкости случались где-то далеко и будто бы вовсе не с Трейтом. Обычно необходимость ведения двойной жизни коробила где-то в глубине души, порождала лицемерие и двуличность, но не сейчас. Сейчас, стоя под обильным снегопадом и постепенно замерзая, он мог поклясться в том, что счастлив иметь несколько жизней сразу, потому что в этот момент одна целиком затмевала собой, подменяла другую, и это было прекрасно.
Гермиона казалась парню необычной, нестандартно-красивой всегда, когда он только останавливал на ней взгляд. Она была невероятно мила, когда сердилась или пыталась вести себя строго, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, какой очаровательной становилось девушка в момент смущения. Однажды Мартину уже довелось видеть, как выглядит гриффиндорская староста, когда теряется и краснеет, но тогда это было лишь случайностью, теперь же – частью плана. Конечно, Трейт не ставил перед собой задачу просто смутить девушку, для этого ему не обязательно было затевать с ней такой долгий разговор и уже тем более морозить себя на подступах к Хогсмиду: хватило бы и пары фраз, может быть, еще прикосновения – и все, краснеющая Грейнджер была бы ему обеспечена. Но парень хотел большего.
Совершенно нерациональное стремление впустить кого-то в свою жизнь, позволить или даже пригласить приблизиться – и это при всей его вынужденной скрытности! И при вынужденной же скупости – каждый пенни, как и каждый кнат, Марти привык беречь и откладывать для своих племяшек, а теперь? Теперь он вот так запросто подарил фактически малознакомой, пусть и невероятно привлекательной, девушке рождественский подарок. И пускай маленький кулон, лежащий в яркой коробочке, был всего лишь полуволшебной безделушкой, он все же стоил денег, и все же кое-что означал.
Это уже не легкий флирт. Это уже знак внимания, выряженная прямым текстом симпатия.
«Остановись, пока не поздно, дурак» - без особенной надежды на то, что его выслушают, вякнул рассудок, но Мартин действительно этого даже не заметил.
Снегопад, красивая девушка, разговор тет-а-тет, и даже какой-нибудь там дух Рождества – все это слилось воедино и растворилось где-то в глубине шоколадно-карих глаз мисс Грейнджер, которая была так близко, ТАК близко, что Трейт вполне мог бы удивляться собственной выдержке, если бы вообще был способен в эту минуту на какие-то отвлеченные мысли.
Не об этих глазах, не об этих пушистых ресницах, не о губах и даже не о тронутых морозным и смущенным румянцем щечках…
«Черт…» - девушка улыбалась, и Мартин не мог не расплыться в ответной улыбке, отчаянно хватаясь за остатки самоконтроля, который помогал ему не только не переходить границы дозволенного, но и не трястись от холода, пробиравшего до костей.
Гермиона что-то там говорила про то, что у нее нет для него ответного подарка, но Трейт не особенно слушал – просто стоял и наслаждался состоянием полнейшего одурения от близости очаровательной девушки, то есть, делал то, чего обычно себе делать не позволял…
Однако с этим нужно было заканчивать прежде, чем староста отошла бы от смущения и начала или возвращаться к нравоучениями, или расспрашивать об ответном подарке, или, упаси Мерлин, разворачивать этот. Строго говоря, свою задачу Марти уже выполнил, и мог бы с чистой совестью возвращаться в замок, но убегать просто так было бы…
«Не-не-не…»
Парень отрицательно мотнул головой, заодно сбросив с капюшона маленькую горку снега, и улыбнулся еще шире.
- Счастливого Рождества… - имя девушки почему-то не захотело соскальзывать шепотом с губ, быть может, потому, что Трейт слишком резко вдохнул, и, слегка наклонившись, быстро поцеловал Гермиону в щеку.
Достаточно быстро, чтобы девушка не успела его оттолкнуть, и также быстро он отступил на пару шагов, двигаясь по направлению к Хогвартсу. И, несмотря на то, что сердце Мартина сделало какой-то плохо совместимый с жизнью кульбит, он облизнулся, довольно ухмыляясь, и помахал Грейнджер рукой, а после бодрым, уверенным шагом зашагал обратно к замку, вполне довольный собой.
Это Рождество обещало быть лучшим из всех, что Трейт помнил в своей жизни. По всем параметрам.