Обычные дни... Кто-то любит праздники, а Луна так любила эти обычные дни, когда можно делать хорошее просто так, говорить хорошее просто так... А когда праздник, так многое хочешь, так приятно волнительно на душе, а слов так много и все их сказать сразу и всем и всюду... Мысли и варианты порадовать просто разбегаются. Но часто ничего не получается. Нет, праздники - это прекрасно... Но обычные дни!.. Ведь человек просто не знает, что ты сегодня можешь его порадовать. Подарить самодельную открытку или рисунок, мнение о мозгошмыгах или просто светлую такую улыбку, светлые такие слова, от которых жить так хочется.
   И вот сегодня у Луны праздник. Ее личный праздник - обычный летний день, когда она твердо решила радовать папу и стараться делать все совсем идеально. Но у Луны почему-то не получилось сразу. Она проспала, так уютно уйдя куда-то в мир дальних сновидений и когда одеяло кажется шелковым одеялом... И поворачиваясь с боку на бок, просто не понимаешь, что нужно пробудиться. Ей так хотелось проснуться пораньше и приготовить любимому папочке самый утренний завтрак... Она же знала, как он не очень хорошо его делал... Нет, Луна правда считала, что у него отлично получается, просто все немного получалось негармонично, а от того несъедобно. А получалось все равно хорошо.
   Вчера был такой хороший вечер перед сном. Луна Лавгуд не знала ничего лучше того, как сидеть рядом с папочкой и смотреть, как он пишет, а самой в это время что-то рисовать или просто смеяться и помогать комментариями и размышлениями на разные темы. Иногда даже зачитывала письма читателей. У них были читатели, которые очень любили писать им письма, постоянные читатели такие, Луна читала их письма, а потом они с папой вместе отвечали. Либо папа сам писал, когда Луна где-то рисовала или бегала по улице с бабочками и кружилась. Либо Луна писала под диктовку, порой пририсовывая сбоку очень красивые орнаменты или цветочки, пока они решали, как лучше и благодарнее написать. Такие письма очень помогали творить дальше. Вселяли веру в свою работу, которая сразу становилась так много значимей, когда находила отклик.
   Луна проснулась тогда, когда маленькие круглые часики из серебра на ножках, на ее столе у окна как будто громче тикая (а может и правда, они же волшебные, еще мамины, древние даже) показывали двенадцатый час. Луна поднялась в постели и испугалась про себя, что все испортила, сюрприз испортила, папе не сделала завтрак, ничего не сделала... Расстроилась совсем.
   Стук в дверь раздался тогда, когда Луна надевала длинный гольф на ногу и чуть не потеряла равновесие. Поймав его обратно, она смущенно замерла. Папа может и не заметил, что она хотела устроить ранний завтрак, потому что папа всегда встает пораньше. Но может он чувствует это чувство утраченного чуда? Как грустно. Луна очень себя корила и даже не хотелось выходить, так стало стыдно. Но Луна всегда помнила, что ей говорила мама: "Когда стыдно, нужно делать то, что страшно, это и будет самое верное, Луна." И Луна это хорошо запомнила. Поэтому она решила делать вид, как будто бы все и правда хорошо и она просто немного дольше спала... И будет радовать сейчас. Будет рассказывать хорошее и весь день быть совсем рядом не уходя никуда далеко. Даже не важно, что день такой хороший и солнце в лесу будет гореть красным огнем на коре, если пойти туда к вечеру и начать возвращаться в этот самый миг...   
   Луна поправила бантик на вороте кофты и подбежав к окну перевесилась через него немного и вздохнула свежего воздуха. Это был прекрасный день! И папе можно будет рассказать свои сны. Там хорошее сегодня снилось очень...
   - Здравствуй, папочка! - открывает дверь и уже сияет. Папа не должен знать, что сюрприз не удался, нет-нет. - Я не сплю! Вот совсем недавно спала, а теперь перестала. Какие сны ты видел? Чай очень вкусно пахнет...
    Они с папой часто обсуждали сны. Потому что сны это очень волшебное. Но у Луны были иногда страшные сны и она старалась про них ничего как раз не говорить. Луна деловито осмотрела отца с бокалом в руке и пошла на кухню, проверить владения и посмотреть, что нового там появилось. Если она заметит. Лужу не заметила. Мокрую штанину, если папа не высушит (а он скорее всего забудет) заметит попозже.
   Запах чая был такой знакомый, такой родной. Сразу захотелось жить и творить что-то бесконечно прекрасное и вечное.
   - Ты хочешь что-то вкусное почти завтрачное, межобеденное? - задумчиво осмотрев кухню, еще не до конца проснувшаяся Луна повернулась сияя и ожидая ответа. Она очень любила папу и хотела все делать, чтобы он улыбался. Когда он не улыбался ей тоже становилось страшно.

Луна зажимает крошки печенья в руке и долго смотрит на них. Потом улыбается и подбегает к кормушке и насыпает туда крошки следом за отцом. На улице хорошо, очень хорошо и спокойно, как всегда и иначе быть и не может. А кормушка у них замечательная. Самая лучшая кормушка в мире.
   - Я так люблю смотреть, когда они прилетают. Птицы - они так много видят! И в магазин сходим. В магазине тоже так много интересного. Луна крутанулась на месте и хотела было побежать "сооружать что-нибудь" домой, на кухню, когда отец позвал ее посмотреть на то, как красиво вокруг. Когда Луна была одна среди своих друзей или просто знакомых и незнакомых людей, именно она чаще всего привлекала внимание ко всем красотам, которые вокруг них. А с папой она как будто бы становится обычной девочкой, которая ничего толком не замечает, потому что выходит из своего мира откуда видно все. Больше не прячется никуда, она везде и нигде. Неужели все люди всегда так живут? Ничего не замечая, потому что рядом есть человек, который подметит все раньше и вернее тебя?
   Луна вздохнула этот летний воздух травы и солнца. Это ее время, самое настоящее, когда она чувствует себя самой живой девочкой Луной на свете. Когда солнце играет на ее распушающихся от ветра волосах, когда можно протянуть ладошку солнцу и чувствовать подарок, дружеское прикосновение его. Когда можно поднять нос к солнцу, а вечером заметить на нем и щеках совсем бледные мелкие веснушки. Которые быстро пропадут, как только выпадет снег и как будто засыпет им и лето, и все же.
   - Очень красиво, - тихо согласилась Луна и посмотрела, как папа начал рисовать. Рядом с ним ей казалось, что он может все и всегда. Даже, когда далеко находится знает это так верно и точно. И самой даже делать ничего не хотелось, просто наблюдать и быть рядом, и немножко грустить. Папа не умеет грустить рядом с ней, а у нее почему-то получается. Так, слегка, но получается. Это хорошая и грустная грусть, когда сама не знаешь, что тебя тревожит, и в глазах так немножко щиплет, как будто бы заплакать хочется, но не от горя, а от счастья или... Сложное это чувство, странное и почему-то не хочется ему поддаваться, потому что хочется очень. Слезы - это всегда слабость.
   - Чай всегда хороший и вкусный, когда его готовишь ты, папа, - Луна не заметила, что чай "опробовали" и половицы в доме, и крыльцо и брюки отца. Она видела только рисунок сейчас и улыбалась и рисунку, и папе, и просто пространству. У него всегда при себе то, чем и то, на чем можно было бы порисовать и Луна находила этим чудесным. И то, что папу никогда и ничто не останавливало, чтобы порисовать. Здесь и сейчас и ни минутой позже! Остановись мнгновенье, ты прекрасно и все такое... Луна иногда порой слишком заглядывалась и так не умела быстро схватывать это самое мнгновение и оно ее не слушалось так, как папу. Зато в мыслях оно, мгновение, все же оставалось с ней.
   - Не стоит, - оценивающе рассматривая и поворачивая голову, сказала Луна. - Именно так и хорошо. Когда взято первое впечатление, самое острое и самое волшебное. Когда само то, что рисуешь подсказывает тебе, что делать дальше и как и получается то, что получилось! А вот если взять новый лист и еще один, можно на основе еще много-много нарисовать... Луна немного увлеклась размышлениями о рисовании, что даже самой захотелось порисовать. Но тут она вспомнила, что они еще не завтракали (весело расплескивающийся чай у папы, что, конечно, не совсем завтрак и не в счет) и поразительная легкость в животе тоже указывала на голод. Кто мало ест, тот скоро не встанет! Подумала девочка с ожиданием увидев птичек на соседнем дереве, которые все же их немного боялись, когда стояли слишком близко к кормушке.
   Тоже посмотрев куда смотрел папа улбынулась листочку, жуку, который пробежал под ними и кивнула:
   - Да, хорошо бы. Но может так и есть самое лучшее? Когда мы не можем сделать что-то лучше природы и она всегда выше нас? Когда человек слишком зазнается... - вздохнула, - А еще есть колдографии. Они могут, - уже веселее напомнила Луна.
   - И птицам и нам стоит поесть! И нарглам. Домой! Возглавив шествие домой Луна подпрыгивала на ступеньке и забежав в дом быстро стала рыться в шкафчике с посудой.
   Покружившись на их кухне Луна чувстовала себя в своей стихии, дома, в тепле и уюте, рядом с единственным родным человеком в этом доме уже долгое для них время, в абсолютном на эти секунды, минуты радостном и немного грустном счастье.
   На минутку замерев с кастрюлей и железной миской в руке, Луна пораскинула, чтобы что-то приготовить и чтобы это что-то будет даже съедобно. Потому что, если, например, делать яичницу в кастрюле... А хотя почему бы и нет... Не попробовав, ведь не узнать. Но Луна все же не стала пробовать сейчас, отложив как-нибудь на попозже, вспомнив, что хотела сделать этот день идеальным, а не день катастрофно-экспериментальным.
   Достав сковородку, Луна начала делать крайне может не оригинальную яичницу. Но по-лавгудовски, конечно же. Там был не только основной состав, там было все, что попадалось под руку юной волшебнице. У Луны Лавгуд всегда каждая новая яичница и выглядела по-другому и пахла, и по вкусу тоже была очень и очень различна. Заканчивая с насыпанием не молотых кофейных зерен (для запаха) по радиусу сковородки, она рассеянно напевала песенку, которая пришла в ее мысли и была с девочкой чем-то одним, на одной волне, как будто бы это сам мир нашептывал ее ей. Такая музыка звучит в тебе, вдохновляет на свершения и кажется, что оторвешься от земли... Хочется так много и ничего. Хочешь что-то поймать волшебное, настоящее и вздыхаешь глубоко-глубоко. Это мечтания и это жизнь. И понимаешь, что сделаешь сейчас все что угодно. Бороться за мир, за правду, за семью, жить и любить мир и всех, кто дорог.
   Такие простые дела дома так многое дают. В них отдыхаешь. В них вспоминаешь, думаешь, решаешь и понимаешь.

Солнце светит, трава и цветы, летающие мошки и бабочки, другие насекомые. Счастливая и несчастливая в тоже время, единовременно и раздельно, но точно вместе друг с другом всегда - семья Лавгудов. Отец и дочь. Сцена обычна и нет, потому что этот день особенный, как и все их дни, проводимые вместе.
   Прикрыв глаза, немного подняв голову после того, как сказала все про птиц, Луна ощутила очередной порыв ветра, который охватывает щеки, волосы, лоб, руки, пробегает по талии и ногам, развевая цветастую юбку, и уносит так высоко, как только может ветер. Вдохнув чистый и свежий воздух, тихо выдохнула, все, как и прежде: кто нашел в этой простой эмоции счастье, больше не потеряет его. Так тихо и спокойно, что появилось такое ощущение, что проветривается душа, а не обычные земные легкие, сама душа стала легче. Как проснувшись, внимательно выслушав то, что начал говорить отец про оперение птиц, Луна большими глазами смотрела на него и искала ответ где-то вокруг и в себе. И ей даже казалось, что она знает его, этот ответ. И ответ такой верный, такой сказочный, но такой настоящий, что душа заполняется чем-то необычным все больше и больше, как будто бы знаешь секрет и начинаешь его открывать... Но почему-то, когда Луна хотела поделиться, рассказать, но за секунды до этого задумавшись о малиново-розоватом клевере под ногами и летающими над ними шмелями и бабочками, не смогла поднять из себя слов. Она забыла. Она забыла такую важную вещь. А точно знала ответ. Почему такое происходит? Почему, если как-то не записать или не сказать сразу, и даже и сказав, некоторые вещи просто улетают куда-то в неизвестные дали? И зачем они туда улетают? И что с ними будет там, они вернутся снова в твои мысли хотя бы когда-нибудь? Луна, рассматривая траву с легкой печалью в глазах и потерянностью в душе, все же стала искать ответ, пусть он и искался уже с большим трудом, а не той легкостью, радостью и счастьем, как в первый раз. А так важно дать ответ на такой вопрос. Ей очень важно. И тоже почему? Почему людям важно все знать о природе? Одно из того, что Луна Лавгуд так любила - это книги про устройство природы, про жизнь, волшебство и волшебных животных. Видеть связь и гармонию в этом мире. И именно поэтому она еще с раннего детства знала, чем хочет заниматься, в какие дали пуститься почти сразу после выпуска из школы. На волю, на природу, с папой, с другими искателями и одна! Постоянно и везде. Искать, находить, записывать, зарисовывать, узнавать... И кроме всего Луна была так счастлива, что родилась волшебницей. Ей были интересны и даже тепло любимы люди, которых  все волшебники называют магглы, простецы и прочее, уже что Луна не повторила бы, но только ей немного грустно за них часто, ведь должно быть обидно не чувствовать волшебства в себе, не сотворять в детстве беспалочковых чудес… Как можно жить, не чувствуя, не видя всего, что есть в мире так широко и многообразно? Хотя, видит ли она тоже все, знать наверняка не могла. Может, она тоже своеобразный маггл для кого-то сейчас? Это невозможно -  все знать до конца. Но как можно жить не зная, например, что драконы есть? Не видя их своими глазами, даже пусть и в книжке, но точно зная, что они настоящие и где-то есть? Но есть люди, неволшебники, которые верят. Луна читала. Так почему же у них, у неволшебников, нет того, что есть у нее, чтобы быть в мире, где к дракону можно съездить в Румынию и зарисовать его? (один из пунктов огромного и мечтательного списка Луны, который она собиралась осуществить взрослой, если не весь, то хотя бы очень важное (кизляки!) в нем было). Но Луна знала, что настоящие чудеса люди творят не магией, не волшебными палочками, а собой. Улыбками. Теплом. Добром. Помощью. Это порой куда большее волшебство, поэтому и магглам сочувствовала только немножко. У них просто другое волшебство.
   Совсем отвлекшись и вернувшись, еще недавно видев горящий взгляд отца, который так был ей знаком и любим, Луна теперь наблюдала, что он так же, как и она еще недавно, мечтает, прикрыв глаза. Ксенофилиус, наверное, скоро почувствовал ее взгляд, потому что в это время сразу как-то встрепенулся, напомнив почему-то Луне барахтающихся птиц в лужицах после дождя: они с таким же счастьем, беззаботностью, казалось бы, смеялись и принимали свой душ. Отец смеется, прогоняет грусть из глаз, и Луне уже все тоже кажется куда проще, зачем она начала искать и выдумывать сейчас. Волшебный секрет есть в том, что ушло, не успев дать ответ, природа же умеет хранить свои тайны. А папа тут же смутил ее новым вопросом про его солидность, про то, как смотрится со стороны другим, совсем его не знающим, но судящим так строго, что Луна даже забыла, о чем думала совсем. Ей не хотелось его расстраивать и говорить, что и над ней смеются, совсем не считают солидной, что это неплохо, но его же это может расстроить, а значит, если есть возможность, так лучше и не говорить подобного.
   Задумчиво помолчав, серьезно выглядя, Луна решила ответить сначала про птиц:
   -  Папа, но разве это не чудесно? – Луна подняла руку и обвела ей воздух над собой, а потом показала куда-то вдаль, где по ее мнению находился ручей, не сразу продолжая. – Посмотри, над нами синь неба, под нами и с нами вода – это тоже синь, хотя и даже рисуешь ее, она не всегда такая, но все же синь. А ночью небо точно синее, а значит, птицы просто хотят показать нам, что и среди дня есть ночь, они не хотят разделять временем суток эту жизнь. Она едина для них, и они хотят это показать… Они нас любят и дарят нам это. Ведь столько цвета и так вокруг нас, - обвела ладошкой цветы и деревья и бабочек.
   Луна была и не очень была уже уверенна в том, что говорит, поэтому голос ее стал потише и затих на мыслях, когда задумалась опять. То ли это было, что она потеряла, что искала, когда само пришло это чувство, что она знает ответ, или ей привиделось? Иногда бывает, кажется, знаем что-то, а потом оказывается, заблуждались. Вот видишь вдалеке лису, а приглядываешься, а это вовсе не лиса, а старые листья, освещенные рыжим закатным солнцем. Что тоже неплохо и красиво очень даже, но понимаешь, как легко допустить ошибку. Если даже в этом, то как же в более сложном? В отношениях с людьми? В суждениях о привычном в жизни?
   - Нет, папа, - сначала разглядывая траву, а потом уже смело посмотрев отвечала дочка, – они, может, и солидные, но я их не считаю лучше от этого. Самый лучший папа – это ты и всегда им был просто в своей солидности.
   На этом Луна замолчала. Самое главное она сказала.
   Она часто видела, как необычное поведение не очень приветствовалось, и не понимала этого. То есть понимала, что все могут иметь свое мнение, привычки, но никак не принимала по отношению к собственному папе, считая все же не совсем правыми. Даже к себе принимала, а к нему нет.
   Отец смотрел на белый лист, которому сегодня уже не было суждено заполнится чем-то, что похоже на это мир, но пришедшее из другого, внутреннего, переработанное настоящее или же самое настоящее оттуда.
   Пока она хозяйничала на кухне, папа задержался, наверное, смотрит на небо и изучает птиц с кобальтовым оперением. Или еще что-нибудь, всегда интересно предполагать и редко угадаешь.
   Луна улыбнулась, поворачивая голову, отвлекаясь от своей подопечной сковородки с яичницей и кофейными зернами, на доброе поощрение отца, погладившего ее по голове. Сразу чувствуешь себя маленькой-маленькой, все так же под защитой, все так же в тепле и дома. Есть такие жесты, такие тихие, но такие громкие проявления того, что тебя любят, хотят заботиться, что сердце заполняет свет и чувство, что все будет хорошо, как сейчас. Когда-нибудь вдруг и будет всегда, только без этой легкой грусти, что всегда ходит рядом с такими чувствами.
   - Это яичница, папа, с ароматом кофейных плантаций, а, значит, и солнца, а, значит, и другая страна побывает у нас.
   Ловко собрав по кругу ложкой зерна в маленькую тарелку, после похищения одного из них Ксенофилиусом, Луна еще раз осмотрела свое творение, склоняя голову в бок, и улыбнувшись еще раз, наклонилась, чтобы затушить огонь под плитой для чего использовался маленький синий носатый чайник. Чайники все носатые, но этот был еще более носатый. Носик был длиннее, чтобы не обжечься.
   Поставив керамические тарелочки с веселым рисунком, состоящим из разных голубеньких цветочков и желтых точек, и выкладывая по-честному яичницу, деля на них и посыпав укропом и еще чем-то неизвестным даже ей, так как отвлеклась, Луна с безмятежным спокойствием в голосе, которое на нее находило при таком занятии ответственном и в тоже время домашнем, где можно и ошибаться порой не сильно, сказала:
   - Можно пойти сразу. Посидеть, поговорить и пойти. Так хорошо посидеть сначала, а потом пойти погулять, выбраться из тиши дома и увидеть других людей, поговорить с ними и обменяться мнениями обо всем. Или ходить только вдвоем, это сокровище порой настоящее.
   А потом глаза Луны загорелись после последних слов папы, придвигая тарелку себе и ему и другой рукой шаря где-то на краю стола, где вроде бы был хлеб в салфетке с вечера, где она его оставляла. Письма, это же целый мир. Луна могла целый день их перебирать, читать и радоваться, когда они с папой кому-то помогли, зачитывала вслух похвалы, и прятала под подушку на кресле недобрые отзывы. Луна очень не любила, когда недобрые отзывы попадали к папе в руки. Он потом грустил целый день, а за ним и она. Потом она прятала их к себе под кровать, целая коробка под это была. Но нарисовала она там подсолнухи, чтобы нейтрализовать влияние негатива. Сжигать Луна подобные письма почему-то не хотела. Может, если соберется столько, что не будет закрываться крышка, она это сделает. Или заведет новую. И нарисует уже на ней колокольчики.
   - Папа, я буду очень счастлива тебе в этом помочь.
Присела за стол и с мечтательным видом посматривая на верх, тепло улыбаясь небу-крыше, водила вилкой, по быстро остывающей яичнице.

Офф. Прости, за долгий ответ, папа, дочери стыдно очень... И если не получается, запутала все.