Утро...
Он ненавидел утра и особенно такие, как это, когда виски ломило, тело не слушалось, а во рту ощущался привкус самого мерзкого зелья из ассортимента Снейпа...
Впрочем, то зелье, которое вызвало это состояние Рудольфуса, не было ни запрещенным, ни трудноприготовляемым. Самое банальное огневиски. Проблема заключалась в том, что оно было принято в количестве, несовместимом с дальнейшей жизнью, но Рудольфусу, видимо, повезло.
Под чутким руководством Долохова Лестрейндж-старший с успехом осваивал тонкое умение "pit' po-chernomu", благо, причина всегда была перед глазами, высокомерно по-блэковски поводящая плечами и хищно усмехающаяся в такт словам Темного Лорда. Причина, на которой он женился. И вчерашний вечер не был исключением, как ясно было по состоянию Рудольфуса.
Он аккуратно поднялся с неразобранной постели, споткнулся о сапог, в одиночестве валяющийся на пути, выругался на ленивых тварей, которые не следят за порядком в комнате хозяина, и оперся о подоконник, щурясь на солнечный свет, едва пробивающийся сквозь плотные темно-синие шторы.
На его голос в комнате немедленно появился эльф, униженно закланялся, сетуя, что не смог угодить хозяину, и принялся стучать головой о ножку стола. Глухие удары отзывались в голове Рудольфуса вспышками боли.
- Прекратить! - рявкнул он на раздражающего слугу. Тот немедленно прекратил, всхлипывая от сознания собственной ничтожности, подхватил сапог и исчез. Сквозь пелену алкоголя Рудольфус вспомнил, что второй сапог вроде бы лично швырнул вчера в этого домовика и велел убираться к дракклам. Видимо, выполнить это распоряжение в точности эльфу не удалось.
Итак, он напился вчера. Интересно, по какому же поводу, или опять начали с идейного "За Англию, чистую кровь и магию"?
Рудольфус стащил пиджак с плеч, с интересом рассматривая следы губной помады на воротнике. Мысль о том, что помада принадлежит жене, он отверг сразу как бредовую. Значит, вчера определенно был Долохов, который считал, что пьянка без определенного сорта дам - время на ветер. В ножнах обнаружились две волшебные палочки, обе не Рудольфуса. А значит, в какой-то момент они пошугали грязнокровок, что автоматически означало присутствие Эйвери, который ни дня не мог прожить без того, чтобы не припугнуть хотя бы пару предателей крови или прочего сброда.
Его же палочка обнаружилась на столе, рядом с фамильным зачарованным кинжалом, лезвие которого было покрыто не то засохшей кровью, не то похожей дрянью. Макнейр любил эти игры с ножами, предпочитая использовать самозатачивающийся артефакт из коллекции Лестрейнджа...
Так, шаг за шагом, Рудольфус постепенно смог восстановить приблизительную картину своего вчерашнего вечера, по крайней мере в части принявших участие и общей программы развлечений, но вот детали ускользали: головная боль не давала вспомнить подробности.
Лестрейндж дошел до секретера и провернул медный ключ, торчащий из замочной скважины. Дверца распахнулась, демонстрируя пустые недра.
Рудольфус некоторое время всматривался в пустоту шкафчика, а затем негромко, внятно и очень грязно выругался. У него кончилось Зелье от головной боли, а это означало, что, прежде чем возвращаться в мир живых, ему придется встретиться с женой: скудные запасы Рабастана Рудольфус опустошил еще в начале недели.
Щелчком пальцев вызвав эльфа, Рудольфус уставился на уже знакомого нам домовика сквозь марево боли, которое причудливо переливалось, не меняя, впрочем, основной бордовой расцветки.
- Хозяйка уже проснулась?
- Хозяйка просыпалась, мастер Рудольфус, но своей спальни не покидала...
Угодливый и пронзительный голос эльфа резанул по нервам. Лестрейндж дернул углом рта и домовик тут же исчез, приученный реагировать на малейшие жесты мастера Рудольфуса.
Путь до двери был подобен крестному пути, но в конечно итоге Рудольфус все же выбрался в коридор, несмотря на сопротивление всего тела и в первую очередь мозга. Однако боль не унималась и грозила перерасти в настоящую проблему, если не справиться с нею сейчас. Как только из его висков вынут раскаленные штыри, а по затылку перестанут стучать чугунным котлом, он сможет завершить и остальной утренний ритуал: принять ванну, переодеться и спуститься к завтраку. Но сначала требовалось зелье.
Стукнув отчего-то сбитыми костяшками пальцев в дверь Беллатрисы и поморщившись даже от этого глухого удара, Рудольфус повернул ручку двери и толкнул, но дверь осталась неподвижной.
- Беллатриса? - Рудольфус недоуменно повторил попытку с тем же результатом.
Какого Мерлина, она что же, заперлась от меня?
- Беллатриса, открой дверь.
Со дна сознания медленно поднималась ярость, заставляя отступать головную боль. Его мордредова жена заперлась от него в его собственном доме.
- Немедленно.
Пока его голос звучал спокойно, хотя для этого приходилось прикладывать усилия.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-10-25 23:47:20)

Ласковый тон жены не менял того факта, что дверь открываться не собиралась. Прислушиваясь, Лестрейндж даже различил негромкие звуки перетаскиваемой по полу мебели... Это следовало понимать однозначно: Беллатриса баррикадировалась.
- Ах ты, мерзавка! - возмущенно зарычал Рудольфус и посильнее навалился на дверь. Петли жалобно заскрипели в пазах, но никакого иного результата не обнаружилось.
Лестрейндж еще несколько раз ударил в дверь плечом.
- Открывай мне! Открывай немедленно!
Бесполезно. Головная боль отступала под накатившей яростью, сопровождаемой приливающей в голову кровью. Рудольфус прищурился и огляделся по сторонам, ища, что бы расколотить об дверь упрямой супруги. За его спиной в нише, где стояла амфора с прахом прабабки Рудольфуса, бесшумно появился эльф, схватил в объятия эту бесценную реликвию и был таков. Когда взгляд Рудольфуса сосредоточился на нише, она была пуста и ничто не выдавало свершившийся грех во спасение амфоры.
Лестрейндж вновь ударил в двери и продолжал до тех пор, пока не заломило плечо. Все это сопровождалось громкими криками и проклятиями, насылаемыми на голову Беллатрисы, ее сестер, ее матери и, почему-то, Антонина Долохова.
Дверь в конце коридора отворилась и из нее показался заспанный Рабастан, почесывающий еще не требующие бритвы щеки, зевающий и держащий под мышкой связку свитков и учебник.
- Не открывает? - кивнул брат на дверь спальни Беллатрисы и подергал себя за полу халата.
- Не открывает, - сквозь зубы процедил, подтверждая очевидное, Рудольфус.
- Ну оно и не удивительно, - хмыкнул Рабастан, отчаянно нарываясь на братскую трепку. - После вчерашнего-то.
Рудольфус бросил стучать в дверь и с интересом посмотрел на неожиданного свидетеля.
- И что вчера такого случилось?
Он решительно не припоминал ничего, что могло было бы быть засчитано ему в вину.
- Ну во-первых, вы вылакали коллекционное огневиски отца и даже не заметили. Во-вторых, Макнейр разбил люстру в столовой, а Эйвери - французское окно. В-третьих, напившись, Долохов предложил пойти по девочкам, и все стали громко стучать стаканами и одобрительно орать. Даже ваш этот Малфой, - ехидно произнес Рабастан, поравнявшись с братом и демонстративно загибая пальцы. Рудольфус сильно подозревал, что последняя фраза была вызвана тем, что Баст был неравнодушен к Нарциссе. Впрочем, Рудольфус так же подозревал, что брат был неравнодушен ко всем сестрам Блэк сразу, включая и отступницу Андромеду, и собственную свояченицу Беллатрису.
- А я? - осторожно спросил он, надеясь, что ему девочек инкриминировать будет нельзя.
- А ты орал громче всех, - злорадно развеял его надежды Рабастан и проворно поскакал в холл, откуда вскоре донеслись звуки активирования каминной сети.
- Ах ты, мерзавец! - неоригинально заорал на брата Рудольфус, вновь толкнувшись в дверь, так как бежать за увертливым Бастом не было ни желания, ни возможности. - Беллатриса! Жена ты мне или не жена? Открывай, женщина! Открывай, кому сказал!
Он точно знал, что никакие долоховские девочки не изменят факт законного брака, а потому выкинул из головы этот позорный эпизод вчерашнего вечера.
- Беллочка! - резко сменив тактику, умильно произнес Рудольфус, ковыряясь ногтем в замке двери. - Ну что ты с утра со мной споришь? С утра меня бесишь?!
На последнем слове он не сдержался и вновь зарычал.
- Я, может, хочу о роде позаботиться, а ты меня не пускаешь. Опять придется, где поймаю? В прошлый раз как перед эльфами неудобно было, и весь суп расплескали...
Впрочем, при мысли о возможных попытках продолжить род энтузиазма Рудольфус не испытал - абстинентный синдром брал свое. Мысленно послав проклятие Долохову с его "mejdu desyatoy i odinnadcatoy pererivchik nebol'shoy", Лестрейндж чуть отступил от двери жены.
- Я велю подавать завтрак и жду тебя через полчаса в столовой, хорошо? Выходи, милая, я тебе расскажу, какую Эйвери вчера смешную штуку придумал... Выйдешь?
Дождавшись невнятного шума, который, тем не менее, можно было принять за выражение согласия, Рудольфус поплелся в свою комнату. Зелье и правда стояло на полке у изголовья.
Первый глоток стал избавлением от страданий, а второй и вовсе привел Лестрейнджа в самочувствие, близкое к прекрасному. Совершив все необходимые процедуры, умывшийся, побрившийся, переодевшийся в домашний костюм и захвативший палочку, через полчаса Рудольфус чинно сидел в столовой, игнорируя кособокую люстру, не досчитывающуюся нескольких подвесок: видимо, чинить люстру они вчера тоже взялись сами, не доверив это занятие эльфам или Беллатрисе.
Он нетерпеливо постукивал ножом для писем по фарфору стоящей перед ним тарелки, ожидая жену. На гербовом подносе  на краю стола в беспорядке лежали надушенные письма и изящные открытки, изображавшие голубей, сердечки и вульгарно-красные розы. При первом же взгляде на поднос Рудольфус осознал, что корреспонденция не ему: никаких сердечек, розочек и голубков он не получал никогда в жизни. Настроение, было улучшившееся от прошедшей головной боли, вновь застыло на отметке где-то между "убийственная ярость" и "желание сровнять все с землей".
Очередной удар ножа оказался особенно сильным и по тарелке побежала уродливая трещина. Домашний эльф появился тот час, а уже в следующую секунду исчез, унося с собой мраморный бюст деда Рудольфуса, до этого мирно покоившийся на каминной полке.
Рудольфус с силой вогнал нож в дубовую столешницу, насчитывающую пару столетий, продырявив и белоснежную скатерть из приданого Беллатрисы. В этот самый момент мадам Лестрейндж явила себя вниманию мужа.
- Тебе письма, - ядовито произнес Рудольфус, не сделав и попытки подняться с места и следя за Беллатрисой налитыми кровью глазами. - И ты еще будешь врать мне, что верна? Только взгляни на это! Что скажешь? Счета от портного? Письма от Нарциссы?
Он схватил в горсть злополучную почту и швырнул их на другой конец стола, к приборам жены.
- Читай вслух, - неимоверным трудом возвращаясь к относительно спокойному тону, добавил Рудольфус и демонстративно достал палочку из чехла на поясе.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-10-26 14:17:20)

- С чем это поздравляет нас твоя сестрица? - прищурился Рудольфус. От того, что письмо и правда было от Нарциссы, он слегка успокоился и смог оценить страдающий вид жены. Беллатриса выглядела... Так выглядела, что у Лестрейнджа засосало где-то под ложечкой и он вспомнил, какой она была в школе, до того, как стала его личной мучительницей.
Однако то, что Белла явно нервничала, не играла в ее пользу. С чистой совестью люди себя так не ведут, решительно подумал Рудольфус и, смахнув со стола треснувшую тарелку и бокалы, перегнулся к Беллатрисе и выхватил из ее рук письмо.
- Так-так... Дорогая Белл... Соскучилась... Солнечно... И поздравляю тебя с годовщиной. И Рудольфуса поздравь...
Он замолчал, комкая в руке пергамент, а затем несчастно посмотрел на напряженно-испуганную Беллатрису. Ее напуганный вид причинял ему боль... И был бы совершенно невыносим, если бы он не был уверен, что по большей части это поза, чтобы вызвать его жалость. Однако каждый раз это действовало на него, немного отрезвляя - до тех пор, пока жена вновь не демонстрировала свой норов.
- С годовщиной, значит.
Он метнул короткий взгляд на настенный календарь. Так и есть. Дата.
Взяв следующее письмо, на этот раз с обратным адресом особняка Блэков в Лондоне, он с едва читаемым извинением глянул на жену и разорвал конверт, быстро пробегая взглядом текст. Вальбурга, обожающая свою дорогую племянницу и ее образцово-показательного мужа, поздравляла Беллатрису и Рудольфуса с восьмой годовщиной брака и желала...
Закончив читать, когда Вальбурга принялась перечислять свои скучные пожелания, Рудольфус проглядел следующие письма: от Друэлы, от Розье, от Буллстроудов, Боулов, Ноттов... Самая вульгарная открытка, испещренная сердечками, мащущими крылышками, была от Долохова.
Рудольфус осторожно положил письма на стол перед женой и растерянно опустился на свое место. Глядя куда угодно, кроме жены, он обнаружил чудом оставшуюся на подносе неброскую открытку с каким-то симпатичным пейзажем. Машинально схватив ее, он едва не подавился, заметив подпись: Лорд Волдеморт. Молча прочитав, передал Беллатрисе, все еще избегая смотреть на нее.
- Итак, у нас отпуск, - голос звучал хрипло в наступившей тишине гостиной.
Нелепо торчащий из стола нож казался просто неуместным и Рудольфус предпринял осторожную попытку вытащить острие. Нож поддался, и теперь Лестрейндж задумчиво вертел его в руках.
- Беллс, - снова начал он, откладывая нож на поднос, который исчез вместе с колюще-режущим из-за активности домовиков. - Вчера... Ну вот эта помада, и если Баст что наболтал... Не были мы ни в каком борделе. Так, по городу прошлись. И ни у каких девочек не были. Чисто мужская компания. Ну какие девочки, Беллс, ты же знаешь...
Что именно должна была, по его мнению, знать Беллатриса, Рудольфус предпочел не озвучивать.
- И люстру я новую закажу, тот маг еще жив наверняка, ему и было-то всего около сотни, когда он эту люстру делал...
Решительно не зная, что делать с руками, Лестрейндж сцепил их перед собой. Бесшумные эльфы проворно заметали осколки разбившейся тарелки. Жена выглядела невинной жертвой. Рудольфус с радостью бы никогда не просыпался. Они были наедине во всем этом чертовом замке и никто не мог прийти ему на помощь.
- Беллс, может быть, хочешь чего? Бриллиантов, а? Или книгу по Темной магии? Артефакт какой? Ты только скажи, Беллс.
Избегая смотреть супруге в глаза, Рудольфус скользнул взглядом по фигуре женщины, как вдруг заметил недавний синяк на холеной коже Беллатрисы. Прежние подозрения немедленно ожили для него. Он моментально ощерился, поднимая тяжелый взгляд к глазам жены.
- Откуда это? - указал кивком на синяк. - Я к тебе пальцем три дня не прикасался, Беллатриса. Лучше бы тебе рассказать историю поубедительнее.
Уже заканчивая фразу, он вскочил с места и одним шагом оказался за стулом жены, будучи уверен, что она ускользнет от него, едва сможет.
Положив руки на плечи Беллатрисы, Рудольфус навис над нею, мешая встать. Глядя вниз, на копну вьющихся волос, по-домашнему рассыпавшихся по плечам, на гордую осанку, пытающуюся не согнуться под тяжестью его рук, Рудольфус ощущал бешеное желание убить жену немедленно, чтобы избавиться от проклятой ревности, поедающей его изо дня в день. Мертвая, она бы навсегда осталась с ним, навсегда осталась его, и ее не пришлось бы делить ни с семьей, ни с Темным Лордом...
При этих мыслях, Рудольфус сжал пальцы на плечах жены, не думая, что причиняет ей боль.
- Что мне сделать с тобой, если ты мне не верна, Беллатриса? - тихо произнес он, наклонившись к самому ее уху и наблюдая, как от его дыхания розовеет кожа на ее скуле. От ее близости в голове зашумело, но Рудольфус подавил неуместное волнение, напряженно ожидая ее реакции.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-10-26 15:53:05)

Да, это он помнил: как Беллатриса отсутствовала в доме в течение долгих часов, пока он с ума сходил от беспокойства и ревности, запивая эту адскую смесь огневиски. Когда она, наконец, появилась в камине, он схватил ее за руку и выволок в центр зала, тщательно всматриваясь в ее лицо, ища малейшие признаки измены, не желая слушать, что она была у Малфоев. Он не думал, что Люциус и Нарцисса уже вернулись из своего свадебного путешествия, и был уверен, что жена лжет ему, потому и был, скажем так, несколько груб. Однако оказалось, что Беллатриса все же говорила правду. Этот эпизод практически не отпечатался в памяти Рудольфуса, и он не сразу сообразил, о чем она говорит, но все же принял к сведению. История появления синяка была принята. И хотя в ее промелькнувшей улыбке был сарказм, его куда сильнее беспокоило то, что теперь она избегала его взгляда и больше не улыбалась.
Вообще, в какой-то момент получения поздравлений она вдруг стала сама не своя, будто что-то неожиданное и от того еще более страшное лишило ее опоры. Как будто мысль, что они прожили уже семь лет вместе, вызвала в ней отвращение и апатию, погасив прежнюю жажду жизни. У Рудольфуса сжались зубы, когда он подумал об этом, о том, что она, возможно, ненавидит его.
То, что Беллатриса никак не отреагировала на его прикосновения, на мгновение выбило его из колеи, но он вновь велел себе успокоиться. Его жена была гордой женщиной, очень гордой, если вы представляете себе Блэков, из чьего рода она происходила, и он прекрасно понимал, что теперь она захочет его наказать молчанием за безобразную выходку с утра и чуть раньше.  Впрочем, пока он чувствовал, что контролирует ситуацию, то мог мириться с ее прихотями и капризами. Но Мерлин, как же иногда хотелось, чтобы ее прихоти и капризы были понятны и доступны для него!.. Чтобы она хотя бы немного напоминала череду тех безымянных и не оставивших никакого следа в жизни Рудольфуса ведьм, с которыми у него были незначительные интрижки: покорных, тихих, послушных, ставивших его желания превыше собственных...
- Рудольфус, пожалуйста, отпусти меня. Я пожалуй наелась и находиться тут дольше не вижу смысла, - голос жены звучал, как мог бы звучать айсберг.
Его глаза потемнели от мысли, что она вновь отвергает его, но он все еще удерживался на краю пропасти, полной ярости и гнева. Не допуская и варианта, в котором он был бы противен ей, как маг не может допустить мысль о том, что может быть лишен магии, как животное не может представить себя лишенным жизни, Лестрейндж отодвинулся от Беллатрисы, не убирая, впрочем, рук с ее плеч, но смягчая хватку.
- Нет, останься. Я хочу, чтобы в день годовщины нашей свадьбы моя жена была рядом, как и положено хорошей жене.
Он медленно спустил одну ладонь по руке Беллатрисы и обхватил ее запястье, поглаживая большим пальцем тонкую кожу, под которой чувствовалось биение крови.
- Утро не задалось, но прошу, не порть сегодняшний день, - мягче, чем обычно, произнес он. Выступать в качестве просителя было не так кошмарно, как ему представлялось, а возможно, он просто искренно желал прекратить затянувшуюся пытку.
- Ты не съела ни крошки и так и не ответила на вопрос о том, чего бы хотела. Беллатрикс, у нас есть несколько дней, которые мы можем полностью посвятить тебе. Возможно, я не лучший муж, но не делай из меня чудовище, которое мучает тебя. Прояви благоразумие и пойди мне навстречу. Ну, чего бы ты хотела?
Он убрал руки, коснувшись напоследок упругого черного локона на обтянутом бледно-зеленой тканью плече. Когда Беллатриса начинала говорить вот так, холодно и вежливо, он всегда терялся, не зная, как вернуть ее обратно в их мир, как заставить отреагировать на него.
- Если нет аппетита, может быть, погуляем по Лондону? Я же так и не рассказал, что вчера придумал Эйвери. Он наложил на нескольких грязнокровок Империус и они весь сегодняшний день должны будут изображать Вальпургиевых рыцарей. Наверняка их еще не всех переловили, тебе может это понравиться. Долохов собрался сегодня отследить каждого, можем связаться с ним и узнать, на какой стадии концерт... А хочешь, я закажу порт-ключи во Францию, к моим кузинам?
Рудольфус сделал еще шаг назад, неотрывно глядя на ее затылок и боясь, что сейчас она вскочит и умчится прочь, оставив его в этом глупом положении, но сейчас он хотел достучаться до нее чем-то кроме окриков и силы. Надеялся, что сможет это сделать, хотя и не был уверен, насколько его хватит.

Когда Беллатриса улыбнулась снова, уже без печати сарказма, Рудольфус самодовольно усмехнулся, сразу же спрятав ухмылку. Не хотелось раздражать и без того едва-едва отошедшую от утреннего происшествия жену. Он еще вчера знал, что проделка Эйвери насмешит Беллатрису, да все не было возможности рассказать. Они вообще не очень-то много общались между собой с женой, если быть честным.
Рудольфус не стал комментировать ее нежелание есть, но кивнул на окно и один из домиков, кажется, тот самый, который терзал себя из-за сапога в спальне, проворно принялся раскрывать окно. Кажется, то самое, которое вчера разбил Макнейр. Однако сейчас со стеклом все было в порядке, что не могло не радовать: Рудольфус и так постоянно возвращался взглядом к изуродованной люстре.
- Тебе удалось меня развлечь. Странно, что это пришло в голову не Антонину. И странно, что Эйвери вообще мог разговаривать в том состоянии, в котором вы вчера были. Насчёт прогулки: Лондон меня не привлекает, особенно кишащий аврорами. А пытаться что-то сложить по-французски моему мозгу не под силу.
- Долохов предлагал устроить свой личный маггловский театр и поставить целое представление сегодня у Министерства, но мы были слишком пьяны для таких сложных идей, поэтому ограничились только планом Эйва, - пояснил Рудольфус, радуясь, что жена перестала дуться и разговаривает с ним. Но Беллатриса не была бы Беллатрисой, если бы не вспомнила о том, что и без того уже некоторое время беспокоило Лестрейнджа.
- А Тёмный лорд знает, что вы вчера делали в состоянии опьянения под носом у авроров без его прямого приказа? Безусловно, нам всем будет очень весело, если этот отпуск, означает, что мне придётся тебя выхаживать. Я буду в восторге от такого вида отпуска.
А вот теперь улыбка была как следует: ядовитой и такой острой, что Рудольфус мог бы порезаться об нее. Перед ним возникла дилемма: с одной стороны, он мог бы дать волю бешенству, которое всколыхнулось от неприкрытого злорадства в голосе и улыбке жены, с другой стороны, проигнорировать этот выпад, пользуясь тем, что она вновь отмерла. Видимо, солнечное утро за окном все же подействовало на него, как и некоторое грызущее чувство глубоко внутри, в котором иные, менее самодовольные и более нравственно развитые люди могли бы узнать чувство вины, потому что Рудольфус сделал выбор в пользу второго варианта.
- Это просто шутка, - он небрежно пожал плечами, настороженно следя, как она поднимается на ноги, готовый схватить ее при первой же попытке сбежать, однако тут же расслабился, когда она она положила руку ему на плечо. Наверное, это было не очень-то удобно, ей приходилось тянуться довольно высоко, он все же был действительно высоким, даже квиддич некоторое время был под вопросом, пока он не сумел полностью овладеть каждым дюймом своего тела, которое теперь подчинялось ему как хорошо собранный механизм.
- А что, горишь желанием уложить меня в постель? - деланно небрежно осведомился он, выдавая свои слова за обычную шпильку в адрес жены и желая, чтобы она не отпрянула от него как рассерженная кошка. Это был тонкий лед, и Рудольфус чувствовал себя на нем не слишком уверенно.
- Будем считать, что пока я тебя простила, раз вы целовались с грязнокровными Вальпургиевыми рыцарями, а не с неизвестными ... дамами лёгкого поведения. Я собиралась пойти в библиотеку, но если ты хочешь прогуляться, мы могли бы пройтись по саду.
- Я не просил прощения, - сухо ответил Рудольфус, но накрыл своей ладонью руку жены на своем плече, ощутив ее дрожь. - И потом, я понял, что ты простила меня, когда увидел зелье от головной боли. Вряд ли ты позаботилась бы об этом, если бы действительно злилась.
На самом деле, Рудольфус не был так уж уверен, что Беллатриса действительно злилась из-за его предполагаемой измены, потому что подобное допущение привело бы его к вопросу, который он старательно избегал: к вопросу о том, как она вообще к нему относится. Избегание было понятно, слишком уж сложной была эта тонкая материя, поэтому Рудольфус посылал к Мордреду всех, желающих поговорить с ним об этом, и запретил себе касаться этой темы даже в мыслях. Такая тактика приносила плоды, если можно так назвать то, что он смирился с желанием жены иметь отдельную спальню и тому подобными вещами, которые раньше ставили его в тупик и бесили.
Впрочем, и бесить и ставить в тупик его это продолжало и сейчас, но после восьми лет жизни с Беллатрисой Рудольфус ушел довольно далеко по пути смирения.
Немного опасаясь, что Беллатриса сейчас взбесится из-за его самоуверенности и придется все начинать заново, Лестрейндж потянул жену к выходу из столовой, приобнимая за талию. В конце концов, касаться ее, когда она шипит и царапается - это одно, а касаться, когда она, хоть и напряженно, но принимает это - совсем другое.
- Надеюсь, ты не захотела оранжерею? Помнится, Нарцисса не так давно не умолкая рассказывала о своих планах на парк Малфоя, - негромко спросил он, оглядывая с крыльца свои владения. Уродовать мрачные красоты парка Лестрейндж-Холла с его тенистыми аллеями, высокими древними тополями и падубами совсем не хотелось, поэтому имело смысл заранее уточнить этот вопрос. Конечно, если за прошедшие восемь лет Беллатриса еще ни разу не посадила ни одного розового куста, можно было надеяться, что эта участь минует брутальный парк Лестрейнджей и далее, но с Беллатрисой ни в чем нельзя было быть уверенным.

Несмотря на то, что жена всячески выказывала признаки гнева, а именно била его изо всех си по плечам и даже выкрикнула несколько сомнительных ругательств, любому домочадцу Лестрейндж-Холла было ясно, что она не злится на самом деле. Не был исключением и Рудольфус, относительно вольготно принявший ее слова и действия, хотя для этого ему и пришлось стиснуть зубы и вооружиться терпением, которого у него был природный дефицит.
Когда Белла злилась, все было совсем не так. Вот что он точно знал. Поэтому он и позволил жене эту вспышку. как будто она была расшалившимся гиппогрифом в его конюшне.
Впрочем, это сравнение было не на пустом месте. Беллатриса было не менее мнительной и требующей очень аккуратного обращения, чем эти существа, но если с гиппогрифами Рудольфус достигал успехов, то сказать такое про жену было затруднительно, а иногда и вовсе невозможно.
Но сейчас Лестрейндж смотрел на супругу сверху вниз, с интересом приподняв брови.
Он захохотал в ответ на ее слова о саде и павлинах, представив себе, как это смотрелось бы и как перевернулся бы в склепе его отец. Отсмеявшись, он с видимым удовольствием привлек к себе спиной Беллатрису, пока она неожиданно ласково поглаживала его по руке.
- А ты хотел бы сад как в Меноре? Я могу попросить Нарциссу и нам сад спроектировать. У меня талантов к этому, а у моей сестры есть.
Нет, однозначно, у его жены был талант портить момент. В одном предложении помянуть уродливо-кружевной парк Мэнора, напыщенного Малфоя и необходимость что-то сделать с зарастающим и порядком заброшенным садом...
Рудольфус резко отпускает жену, почти отталкивая ее от себя.
- Не смей ничего делать с парком, поняла? Ты поняла меня? Ничего! Чтобы тут ни камня не исчезло, ясно тебе?!!
В глазах искры, шелестение деревьев напоминает язвительный шепот отца. Легкий ветерок, не жаркий, но освежающий. совсем не освежает. Рудольфус корчится в своем собственном огне. сгорая каждый раз, когда смотрит в глаза своей жены. почему из всех женщин мира он выбрал ее? потому что больше никто и никогда так на него не смотрел?
У нее глаза убийцы, но Лестрейнджу не жалко умереть от ее руки. а до этого может дойти. стоит ему хоть немного ослабить бдительность.
- Твоя сестра обладает мозгом комнатной собачки и испортит все, превратив в уродливо-слащавый тортик! Я не хочу, чтобы твоя долбаная сестра приближалась к моему поместью и на пару шагов!!! Никогда. ты меня поняла?!! Это мой дом, и мне решать, что и как тут делать! Не смей вмешиваться в это, Беллатриса!
Он орет ей это прямо в лицо, в ее черные глаза, прямо в полуоткрытый рот, цепко схватив ее за плечи и развернув к себе лицом. Ткань на одном плече трещит, потому что он слишком сильно натянул рукав, и платье рвется, расходясь от шеи до плеча, а затем разрыв бежит дальше, к локтю... Белая кожа Беллатрисы в зелени платья его раздражает, и он еще сильнее стискивает ее руки, в гневе не замечая ее попыток высвободиться.
- Никогда не смей предлагать мне, что сделать в моем доме, Беллатрикс! - тихо и зло говорит он, приближая свое лицо к ее. Ее горящие глаза и тяжелое дыхание вдруг переключают его мысли на другое, и Рудольфус снова толкает ее прямо к близжайшему дереву, не обращая внимания на треск ломающегося каблука, а потом наваливается всей своей тяжестью.
- Беллатрикс, что же ты делаешь, - теряя голову, рычит он в ее макушку, чувствуя ее обжигающее дыхание на своей шее.
- Ты же моя, моя... Да как же ты не поймешь, что ты навсегда моя...
Он перехватывает ее руки одной рукой и вздергивает ей над головой, а затем заводит себе за голову, как будто она его обнимает, хотя на объятия это вовсе не похоже, и второй рукой торопливо проводит ладонью по ее телу в поисках волшебной палочки. Куда она ее могла запрятать...
Прикосновения к телу жены его сводят с ума, и он лишь надеется, что не опустится до уровня маньяка, каковым себя сейчас и чувствует.
Это осознание хуже всего, и он злится еще сильнее, хотя и по-другому, когда отпускает ее руки, но не отходит. Теперь он полон ледяной ярости за то, что она так на него действует и за то, что он теряет голову рядом с ней.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-10-30 22:36:09)

Когда Рудольфус отпускает жену, она хочет отойти от проклятущего дерева, но отшатывается, едва задев мужа, схватившись за ветку, чтобы не упасть. Ну да, у нее же сломан каблук, как сквозь сон думает Рудольфус, старательно унимая дрожь в руках и пытаясь не шагнуть к Беллатрисе еще ближе, вжимая ее в грубую кору старого дуба.
Он поднимает глаза и встречается взглядом с женой, которая смотрит на него с яростью, ужасом и чем-то нечитаемым.
Этот ее взгляд он очень хорошо знает и ненавидит, потому что читает смерть в ее глазах, свою собственную смерть.
- Не смей! - воскликнула Беллатриса, разрывая звенящую тишину, воцарившуюся после его последних слов. С дальнего конца озера вспорхнула цапля, потревоженная пронзительным вскриком, всколыхнув озерную бутылочно-зеленую гладь.
Щеку ожгла пощечина. Несмотря на маленький рост и слабость, присущую ее полу, супруга смогла его ударить как следует, наверное, силы придала злость. У Рудольфуса темнеет в глазах. Теперь он хочет только одного: растоптать, покорить эту женщину, посмевшую ему сопротивляться. Он дергает ртом. Кожа на щеке, куда пришелся удар, теперь будто оледенела, но зато вторая щека пылала. Сердце билось где-то в горле.
Лестрейндж отдавал себе отчет, что ему нужно уйти, немедленно развернуться и уйти прочь, чтобы не очнуться через полчаса от кровавого тумана вдовцом, пока он еще может это сделать, но Беллатриса не дает. Она страшно кричит, как загнанный в ловушку зверь, как раздразненная мантикора, и бросается на него, целясь в лицо своими длинными ухоженными ногтями. Рудольфус зажмуривается в попытке сберечь глаза, отмахиваясь от жены, но она оказывается нечеловечески быстрой...
Острая боль от царапин на лице странным образом помогает ему совладать с собственной злостью хотя бы в тех пределах, чтобы не бояться за ее жизнь. Он обхватывает ее двумя руками за бедра и пытается оторвать от себя, но Беллатриса вцепилась ему в волосы так, что он может оторвать ее только с частью собственного скальпа, а второй рукой жена продолжает полосовать ему лицо.
Чувствуя на губах собственную кровь, Рудольфус никак не может понять, почему они не разъехались, почему он не выставил Беллатрису из своего дома и не привел какую-нибудь миленькую чистокровную девчонку из рода победнее, чтобы она послушно грела ему постель и носила зелье от головной боли по утрам после попойки...
К сожалению, ответ он тоже знает.
Он не делает этого, потому что...
Ногти Беллатрисы пропарывают ему бровь, чудом оставляя глаз невредимым, и Рудольфус решает, что с него хватит.
Он обхватывает жену покрепче и с силой тянет от себя, не обращая внимания на то, как она лягается и перебирает пальцами той руки, которая у него в волосах, чтобы ухватить побольше. А затем резко дергает от себя, в тот же момент отклоняя голову назад. Хищно согнутые пальцы Беллатрисы проносятся мимо его щеки, но за это он поплатился тем, что оставил целый клок волос в ее горсти. Когда по лбу начинает течь что-то горячее и вязкое, он понимает, что ей все же удалось содрать с него скальп.
Рудольфус резко ставит Беллатрису на землю, размахивается как следует и отвешивает ей оплеуху, так, что у нее голова откидывается в сторону.
- Я когда-нибудь убью тебя, - рычит он, а затем дергает ее за плечо и закидывает себе на плечо, пользуясь тем, что пока она приходит в себя.
В несколько шагов достигнув озера, Лестрейндж останавливается на самом краю обрыва в пять футов высотой, и сгребает жену в объятия.
- Не смей на меня нападать, - внушительно говорит он ей в лицо, а затем бросает в воду, затянутую ряской.
Беллатриса моментально уходит под воду, только подол платья немного покачивается на волнах, но вскоре намокает и тоже идет ко дну.
И тут у Рудольфуса холодеют ладони.
- Мордред!... Белла!..
Его мордредова жена не умеет плавать!
Скидывая ботинки, он прыгает в озеро, поднимая тучу брызг. Домашний пиджак мешает, но он гребет изо всех сил, погружаясь ко дну. Сквозь мутно-зеленую воду практически ничего не видно, и Рудольфус разводит в стороны стебли кувшинок и прочие водоросли, ища под водой жену. Беллатрисы нет, и ему приходится вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха, а затем снова возвращаться под воду.
В голове бьется одна-единственная мысль - лишь бы она была в порядке...
Глаза жжет из-за поднятого ила, и он действует практически наощупь, когда, наконец, натыкается на расслабленную руку жены.
Подхватив Беллу под мышки, он тянет ее на поверхность, и выныривает сам, задыхаясь и кашляя. Беллатриса не дышит.
Рудольфус выносит ее на покатый берег и опускает на пожухлую траву. Ее черные волосы облепили лицо, и он дрожащими руками пытается убрать их, осторожно похлопывая Беллатрису по щекам. Она по-прежнему не дышит.
Лестрейндж переворачивает тело жены на бок и запускает руку под шнуровку корсета, выдирая петли и крючки совсем, а затем с силой нажимает Беллатрисе на грудную клетку...
Когда она начинает кашлять, он падает рядом на спину и смотрит в бледно-серое небо над ними, невозмутимо взирающее на происходящее.
- Я не хотел, чтобы так получилось, - это единственное, что он может сейчас сказать. - Тебе помочь дойти до комнаты?

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-10-31 21:45:01)

Ее хохот, ее слезы, ее жалящие, причиняющие тупую боль слова...
Он сел, согнувшись, как моллюск, опустив голову к коленям. От ветра раны на голове и лице жгло, но куда сильнее жгло сознание, что Беллатриса предпочитает смерть жизни с ним. И что он многое для этого сделал.
- Зачем, зачем ты меня вытащил? Зачем тебе было меня вытаскивать? Раз уж скинул меня, вполне мог и подождать пока я там скончаюсь себе. Конечно, надо было поиграть в благородного рыцаря. Надо было поиздеваться.
Рудольфус медленно поднимает руки в голове, которые сейчас тяжелые, будто к ним привязали по гире. Он хочет закрыть уши, чтобы не слышать крик жены, своей едва не утонувшей к Моргане жены, но это признак слабости, а Рудольфус не может показать свою слабость, даже если он ощущает себя трупом, как будто это он утонул и лежит теперь на дне озера в фамильном парке.
Он вцепляется руками в волосы, задевая содранную кожу и морщась от боли, опуская голову еще ниже. Крики Беллатрисы заставляют его кровь останавливаться, застывать желеобразной массой в венах. Он не знает, что ему делать.
- Давай. Издевайся. Ты же этого добивался? Этого?! Ты жестокий, безжалостный, самоуверенный! Что же ты медлишь? Убей меня? Давай.
Белла смеется, смеется ему в лицо, а слезу текут по ее бледным щекам. Это зрелище одновременно прекрасно и трагично настолько, что у него захватывает дух. Он почти не вслушивается в ее слова, полностью поглощенный блестящим следом слезы на ее высокой скуле.
- Беллатриса, - глухо выдыхает он сквозь сдавленное горло.
От звучания имени его жены на губах воздух замирает вокруг него, как будто он воспользовался чарами.
Рудольфус мучительно смотрит на жену.
- Я не хотел, чтобы так получилось, - снова повторяет он, ненавидя оправдываться и ненавидя Беллатрису за то, что она заставляет его выносить. Он не хотел ее убивать... По крайней мере, ему сейчас так кажется. При мысли о том, что она могла действительно утонуть, его трясет как в лихорадке, и дело не в том, что он боится смерти. Он видел смерть, нес смерть, был в шаге от смерти и сам, но в нем жило убеждение, что Беллатриса никогда не может покинуть его так нелепо.
- Я не хотел, чтобы так получилось!!! - орет он и с силой бьет кулаками по земле, на которой сидит. Мокрая одежда неприятно холодит тело, и он поднимается, чувствуя глубочайшую усталость.
- Вставай, Беллатриса, тебе нужно переодеться и высушить волосы.
С каждым словом он восстанавливает свою защитную оболочку, треснувшую, когда он увидел, как скрылась под водой его жена. Лишь бы не слушать. что она говорит, лишь бы не сорваться вновь...
- Я не могу тебя убить, понимаешь ты или нет? Не могу! Хочу! Хочу иногда больше всего на свете, но не могу!!!
Его собственный голос звучит чуждо и незнакомо, как будто он слышит себя со стороны, но ему нужно объяснить все это Беллатрисе, пока они не разошлись снова, пока ледяная стена не разделила их.
Он хватает Беллатрису за плечо и заставляет ее встать, не желая и не в состоянии быть хоть сколь нибудь нежным. Она жива и ему нужно почувствовать ее, почувствовать около себя. Ее мокрое платье облепляет фигуру и он думает, что она тоже мерзнет, если вообще чувствует хоть что-то в своей истерике.
Почти против воли он обнимает ее за плечи одной рукой и привлекает к себе, не давая отвернуться или вырваться. У нее истерика, а он чувствует у себя в груди огромную дыру с опаленными краями, и не знает, чем ее можно заполнить.
- Я не хотел... Не сейчас, Белла... Я не могу тебя потерять... Давай вернемся в дом, пока ты не заболела... Не спорь, не спорь...
Поглаживая ее по волосам, путаясь пальцами в мокрых локонах, Рудольфус задыхается от ощущения неслучившегося, раз за разом прокручивая в голове воспоминание о том, как безжизненно она лежала на траве с водорослями, запутавшимися в волосах. Острое желание напиться накрывает его с головой. После бокала бренди ему станет намного лучше. Вызова от Лорда можно не ждать, памятуя об отпуске, да и компания вряд ли вряд ли завалится, думая, что Рудольфус и Беллатриса заняты друг другом в честь годовщины, а более информированный Рабастан вообще предпочтет провести у Розье весь день, чтобы не попасться под горячую руку брата или свояченицы, так что ничто не мешает напиться до того состояния, когда память милосердно покроется черной пеленой.
Рудольфус знает, что он не сможет убить Беллатрису, потому что в таком случае он потеряет смысл собственной жизни. О таких вещах не говорят, и Беллатриса вряд ли обрадуется, услышав от него подобную сентиментальную чушь, но он точно знает, что он прав.
Кажется, она что-то говорит...
- Нет, не спорь. Сейчас не спорь. После. Иди к себе.
Его голос звучит совсем нормально, обыденно и равнодушно, как и должен звучать, но Рудольфус больше не может находиться здесь, не может видеть Беллатрису, которая спрашивает его о том, о чем он себя боится спросить. Однажды она спросит вновь и ему однажды придется ей ответить. И нужно постараться сделать так, чтобы этот день настал как можно позже.
Лестрейндж оставляет жену на берегу и уходит в дом. Ему немедленно нужно выпить.
... В своей комнате он велит эльфу подать бренди и делает внушительный глоток еще до того, как начинает снимать мокрую и пропахшую тиной одежду. бросая тряпки прямо на ковер и оставляя уродливые мокрые пятна. Эльф следует за ним по пятам, подбирая одежду и тут же устраняя грязь с ковров.
Когда он проходит к зеркалу, то непроизвольно ухмыляется. Багровые царапины на лице, запекшаяся кровь чуть выше виска... Он выглядит так, будто подрался с бешеной кошкой.
Рудольфус дотрагивается языком до раны на губе, нажимает и слизывает выступившую кровь. Нет, заживлять царапины он не станет. Должно быть, жене будет приятно посмотреть на дело своих рук.
Переодевшись и выпив в процессе еще пару бокалов бренди, Рудольфус спускается в библиотеку, где очень тихо. коллекция заговоренного холодного оружия привлекает его внимание, хоть он и досконально знает историю и особенности каждой вещи, и он проходит к стенду, размышляя, не дать ли Беллатрисе возможность воспользоваться чем-то посущественнее ногтей. Если он не может дать ей умереть, может быть, у нее хватит желания разорвать их мучительную связь?
- Пригласи сюда хозяйку. Скажи, если не спустится, то я приду за ней сам, даже если мне придется взорвать дверь ее комнаты, - говорит он домовику, который боится поднять глаза и посмотреть на его изуродованное лицо, и когда эльф исчезает, проходит к столику и наливает себе виски из графина, которые редко в какой вечер не опустевает.
Алкоголь снимает оставшуюся глухую боль от царапин, уничтожает привкус озерной воды во рту, и Рудольфус вновь ощущает собственную целостность, которая грозит рассыпаться вдребезги от присутствия Беллатрисы.
Тихий звук шагов он намеренно игнорирует, не поворачиваясь к двери и засовывая руки в карманы брюк.
- Беллатриса, я все хотел спросить тебя: кто он? Тот, из-за которого ты ненавидишь меня и наш брак, - неожиданно спокойно начинает он. - Люк*? Амикус? Кто?

*Люк - на французский манер Рудольфус называет Люциуса Люком.

- Правда? Не понимаешь? - так же тихо говорит Рудольфус, поворачиваясь к жене. - Я поясню тебе. Но сначала позволь мне небольшую ретроспективу. Помнишь, как ты однажды приезжала сюда? До нашего брака, очень давно. Наверное, ты еще училась в Хогвартсе. Мы сразу не поладили, кажется, но когда я спросил тебя, свободно ли твое сердце, что ты мне ответила? Ты ответила, что оно свободно.
Он замолкает, почти равнодушно глядя на жену, стоящую почти в дверях, но не предлагает ей пройти. И не предлагает бренди, наливая себе сразу пол бокала. Ни лед, ни содовая ему не нужна, и он задумчиво крутит стакан в руке.
- Ты сказала, что оно свободно. Если бы ответила иначе, всего этого, - он обводит рукой со стаканом некоторую часть библиотеки, имея в виду,их брак, - могло не быть.
На самом деле он уверен, что это не так. Что ему было абсолютно наплевать на то, есть ли у Беллатрисы Блэк сердечное увлечение, он интересовался лишь фигурой предполагаемого соперника, чтобы как можно быстрее вывести его из игры. Тогда, десять лет назад, он знал, что женится на этой ведьме из Блэков как знал, что станет наследником рода. Это стало неоспоримым фактом, едва он ее увидел. Просто что-то сухо щелкнуло у него над ухом и он понял, что она станет принадлежать ему. Не будь она Блэк, он бы попросту аппарировал вместе с ней и против ее желания куда-нибудь подальше,  но она была Беллатрисой Блэк, поэтому он женился.
И знал уже тогда, что вряд ли Беллатриса подчинится ему сразу, но в этом и была прелесть их вечного противостояния - в самом противостоянии.
Но спустя семь лет Рудольфус начал выдыхаться.
- Свободно, твою мать! - орет он, швыряя бокал в сторону жены... И все же выше, чем должен был, желая попасть, лишь окатывая жену бренди. У Рудольфуса хороший глазомер, тренированный квиддичем, а от усилия, которое он приложил, бокал разбивается о мраморный угол полки над камином с оглушительным звоном. Домовик немедленно появляется за спиной Беллатрисы и, едва не путаясь у нее под ногами, начинает собирать осколки.
- Прочь! - Рудольфус в бешенстве делает шаг к жене, а затем отступает снова к столику и обхватывает ладонью горлышко тяжелого графина с бренди, чтобы не сорваться вновь. То, каким спокойным голосом она отвечает ему, кажется ему худшим из оскорблений. Он выворачивается перед ней наизнанку, пьет и уходит из дома, лишь бы не причинить ей боли, а она все равно смотрит на него как победительница, равнодушно говоря с ним спустя немногим более часа с того момента, как полумертвая лежала на берегу озера.
Представляя, как он швыряет тяжелый графин вслед за бокалом, но на этот раз намного точнее, он думает, что не сможет развестись с ней. Их разлучит смерть, но это не имеет ничего общего с романтическими бреднями. Смерть все чаще ходит вокруг них, наблюдая за ними из темного угла столовой или затаившись в коридоре между их спальнями. Смерть одного из них освободит другого, но Рудольфус не собирается так просто отпустить свою добычу, которая стоила ему самого себя.
Как его угораздило оказаться в зависимости от Беллатрисы, он не знает. Только знает, что не променяет этот ошейник ни на что другое, как бы ему иногда не хотелось разорвать ту, что крепко держит цепь от ошейника.
Но он убьет любого, кто скажет ему об этом в лицо.
Он ставит графин обратно на стол, так и не налив себе выпить. В горле пересохло, но сейчас намного важнее сохранить хотя бы остатки самообладания: отпраздновать годовщину семейной жизни убийством супруги кажется ему самой отвратительной идеей, что он смог вообразить.
Он снова смотрит на Беллатрису. Ее волосы рассыпались по плечам и она производит обманчивое впечатление хрупкости. Он точно знает, что оно обманчиво, ведь несмотря на ее миниатюрность, он так и не смог сломать ее. Дух проклятых Блэков... Но он сломает ее. Подчинит. У него впереди вся жизнь, а если его задумки увенчаются успехом, то и вечность.
Он не даст ей сбежать от него в смерть, не даст изменить ему с костлявой...
При мысли об измене Рудольфус возвращается к тому, о чем хотел спросить жену, когда ждал ее в библиотеке.
Он подходит к ней, не спеша и стараясь не совершать лишних движений, пока между ними не остается фут свободного пространства. У него ноют царапины на лице, оставленные ее ногтями, как будто тело тоже чувствует и реагирует на ее близость, но вот эта реакция причудливо смешивается с его возбуждением, которое не покидает его никогда рядом с женой. Это кружит голову и может притупиться только убойной дозой алкоголя, но сегодня он еще слишком мало выпил.
- Я хочу знать, Беллатриса, с кем ты изменяешь мне. С кем ты хочешь быть. О ком мечтаешь, - размеренно говорит он, стараясь не сорваться вновь. - Я решу эту проблему. Убью его и все. Убью их всех, если потребуется, пока я не останусь единственным мужчиной в Англии. Тогда ты будешь довольна?
Он и правда верит, что сделает это, верит, что сможет убить всех в Англии - да что там в Англии, во всем мире. Чтобы на земле остался только он и Беллатриса. Тогда это будет рай.
У нее странный взгляд и ему кажется, что она хочет не то рассмеяться, не то проклясть его. Не обращая внимания на палочку в ее руке, он обхватывает ее за талию и дергает к себе, опускаясь на колени и прижимаясь щекой к ее обжигающему даже через одежду бедру. как будто она статуя языческой богини, обряженная в ритуальную мантию.
- Что мне сделать? - хрипло спрашивает он, чувствуя на губах ткань ее платья и легкий запах чего-то, каких-то трав или цветов. Он на всю жизнь к ней привязан, и если он захочет освободиться, то должен будет убить ее, вычеркнуть ее с лица земли. Все будет, как прежде, но не будет ее. Тогда это будет ад.

Наверное, обнимай он мраморную статую, то чувствовал бы больше жизни под своими руками. Беллатриса спокойна, как лед, как сама смерть, отвечая ему, бросая правду, которую - о да! - он знал и сам. Ей ничего не стоит ответить ему, ничего не стоит не скрывать ни малейшей детали, потому что ей все равно, что он чувствует. Все равно, что в его груди расплывается выжженная рана, а глаза заволакивает пелена.
- Хорошо, я тебе изменяю. Доволен? Большинство из них ты знаешь. Больше одного раза я ни с кем тебе не изменяла. И ты это тоже прекрасно знаешь. И с кем я хочу быть, ты тоже знаешь, я больше чем уверена, прекрасно, как и то, что с ним я никогда не буду, ведь одного моего желания недостаточно. Даже если ты убьёшь абсолютно всех, а я уверена, у тебя это не получиться, довольна я не буду. Рудольфус, а ты не хочешь пообедать? Я, между прочим, сегодня не завтракала.
Доволен ли он?
Если бы он мог, он бы изменил свою жизнь навсегда, думает он, хотя знает, что это не правда. Воспользуйся он хроноворотом, он бы все равно сделал все так же, как уже сделал, это даже не нужно проверять.
Лестрейндж сжимает губы в тонкую линию, по-прежнему смотря в пол, боясь поднять голову и увидеть равнодушие или жалость в глазах смотрящей на него жены. Он даже не знает, на самом деле не знает, что хуже.
Так значит все, о чем ему намекали Долохов, Малфой и Блэк, было правдой. Беллатрисе нужен тот, кто никогда не ответит на ее призыв.
Как это иронично.
Как и сам Рудольфус, Беллатриса навсегда останется с неутоленной жаждой на губах.
Его руки падают с ее талии, задевая складки платья, и безвольно повисают как плети, когда она прижимает к себе его голову. Рудольфус смотрит вперед и с этого ракурса видит, как неспешно плывут по осенне-прозрачному небу кучевые облака.
Женщина, за обладание которой он отдал бы все на свете, никогда не будет его.
Он запрещает себе думать о том, кто волею судеб стал его соперником, даже не желая этого. Крамольные мысли о том, а чем он хуже, он, Рудольфус Рейналф Лестрейндж, чистокровный в девятом поколении маг, сильный и успешный, возникают и гаснут на краю сознания.
Долгие минуты он стоит на коленях, не шевелясь, бесцельно смотря вперед, чувствуя, как руки Беллатрисы касаются кожи его головы. Чувствуя себя неспособным подняться и продолжить жить, да какое жить, хотя бы просто быть...
Домовик появляется в комнате и, заученно не обращая внимания на чудовищную сцену преклонения своего жесткого и сурового хозяина, пищит что-то о том, что стол накрыт. Серебряная минутная стрелка доходит до двенадцати и часы на столе мелодично отбивают начало нового часа.
Эти звуки становятся для Рудольфуса буквально чудодейственными.
Он дергает головой и домовик тут же испаряется, пряча что-то под наволочкой. Рудольфус даже не хочет гадать, что на этот раз было решено спасти из фамильных ценностей. Он вообще ничего не хочет, кроме виски.
Тяжело поднимаясь, он подает Беллатрисе руку, не глядя на нее.
  - Вот и обед, - спокойно говорит он под стать ее спокойному голосу. Он двигается механически, как кукла, потому что боится, что при любом резком движении боль, которая засела в нем и уже превращающаяся в обезличеную ярость, вырвется на волю и уничтожит все и всех в радиусе нескольких футов вокруг.
Разгорающийся пожар нужно потушить как можно быстрее, пока не стало слишком поздно.
Эльф, другой эльф, в полосатом полотенце, которое отчего-то мгновенно бесит Рудольфуса, подает ему сложенный пергамент и посылку, плотно упакованную в толстую бумагу без опознавательных знаков. Лестрейндж вскрывает письмо и читает несколько строк, написанных управляющими лавки, которую он вчера посетил и забыл об этом. Господа Горбин и Бёрк поздравляют мистера Рудольфуса Лестрейнджа с годовщиной брака, желают семейного счастья и присылают ему по его просьбе его заказ, полностью оформленный и оплаченный им вчера, несмотря на закрытие по причине позднего вечера.
Лестрейндж сворачивает письмо, не дочитав и половины изъявлений уважения в конце. Ну разумеется, вчера вечером в какой-то момент он помнил о годовщине и даже потрудился выбрать супруге подарок: кольцо с безвкусно-огромным рубином, таким темным, что отливающим чернотой, которое определяло яд в напитке, если смочить им камень, как требовали семейные традиции, и нечто, что самому Рудольфусу нравилоь куда больше - небольшой и идеально сбалансированный кинжал с грубоватой каменной рукояткой и таким острым лезвием, что порез возникал быстрее, чем понимание того, что до ножа дотронулись.
По его распоряжению, эльф утаскивает посылку в рабочий кабинет - дарить жене что-либо сейчас кажется откровеной глупостью. Рудольфус вообще не уверен, что дело дойдет до подарков: кажется, Беллатрисе не нужно от него даже элементарных знаков внимания, потому что она спокойно отнеслась к его забывчивости за завтраком.

... В столовой он садится на свое место во главе стола, так что их с Беллатрисой разделяют несколко футов белоснежной скатерти, и сразу же наливает огневиски, привычно найденное у своих приборов. Из-за чар на парке день по-осеннему короток, и по стенам и в углах огромной столовой поселились вечерние тени.
Эльфы зажигают светильники, которые мягко освещают серебро столовых приборов.
Рудольфус пьет и почти ничего не ест, из-за чего эльфийка-кухарка, помнящая его еще ребенком, рыдает над нетронутым мясным пирогом на кухне, утирая слезы фартуком.
Когда дело доходит до десерта, Рудольфус уже основательно пьян. Он с интересом поднимает глаза на украшенный какими-то чудовищными кремовыми розами торт.
- Белла, - хрипло спрашивает он, указывая ножом, которым помахивал в воздухе несколько предыдущих минут, на торт, торжественно поставленный около его левого локтя, - что это?
Хотя он догадывается, что это. Сюрприз от эльфов, праздничный обед, утешающий приз и глумление над его поражением.
Злая усмешка пробегает по его губам, а глаза загораются. О нет, он проигрывает не один. Долг жены следовать за мужем во что бы то ни стало, и его жена, слово Лестрейнджа, исключением не будет.
Он берет с подноса длинный нож с широким лезвием и, не отрывая взгляда от жены, вонзает его в поверхность торта. Кажется, он все еще улыбается, но сейчас он не смог бы перестать, даже пригрози ему Авадой.
Он давит на нож с такой силой, что стол протестующе скрипит, а серебряное блюдо, на котором стоит злополучное кондитерское изделие, немного проминается.
Совершив надрез, он также наощупь, не отрывая глаз от жены, вытаскивает нож и вновь погружает его в пропеченное тесто. А потом еще раз и еще.
Два больших куска с примятыми розами из крема - вот награда его усилиям.
Он переворачивает нож плашмя и подцепляет один кусок, перенося его, чудом не уронив, на фарфоровую тарелку, приготовленную эльфом.
- Отнеси это моей супруге, - низко говорит он, сверля ведьму напротив тяжелым взглядом. - Ешь, Беллатриса. Ешь, или я заставлю тебя его съесть.
Второй кусок он переваливает на вторую тарелочку и пододвигает к себе. Отламывая вилкой огромный ломоть еще теплого теста, пропитанного кремом и ликером, он снова ухмыляется.
- С годовщиной тебя, Беллатриса.

- Он отравлен? - Беллатриса рассматривает кусок торта на ложке с таким тщательным вниманием, как будто тот только что заговорил и попросился на службу к Темному Лорду.
Рудольфус на мгновение застывает на своем месте, не донеся вилки со своим куском торта ко рту, и смотрит на жену.
- Отравлен? - переспрашивает он подозрительно тихо, а затем начинает хохотать. Вилка дрожит в его руке и злополучный торт падает на скатерть в добрых двух дюймах от тарелки, но Рудольфус даже не замечает этого, продолжая смеяться. Свободной рукой он стучит по столу в такт собственному смеху, а когда заканчивает смеяться, то наливает себе еще огеневиски и поднимает бокал.
- Нет, не отравлен, - спокойно отвечает он, как будто не было этой вспышки ненормального веселья. - Если бы я хотел тебя убить, любовь моя, - язвительность делает это обращение каким угодно, кроме ласкового, - то ты была бы уже мертва. Яды - не по моему профилю. Я бы обхватил руками твою прекрасную головку, в которой столько лишних мыслей и неправильных слов, вот так, - он поводит рукой со стаканом перед собой, изображая как бы он это сделал, не переставая улыбаться кривой улыбкой, - а затем стал бы сжимать и сжимал бы, пока она не треснет как пустой орех.
Беллатриса невозмутимо не реагирует на его слова, откладывая ложку и выхватывая у него из рук стакан.
- Не пей больше, пожалуйста, хотя бы в нашу годовщину. Не порть праздник. Я съем торт, если тебе так угодно, но только после того, как ты сам его попробуешь, - ставит условие жена.
- Условия, условия, - с преувеличенным скепсисом качает головой Рудольфус, наблюдая, как Беллатриса допивает его огневиски и морщится. - Ты мне не доверяешь, вот в чем наша проблема. Считаешь, что я могу убить тебя... специально. А это не так.
Он отламывает новый кусок и отправляет его в рот, чувствуя, как крем обволакивает его зубы и язык. Мерзкое ощущение необходимо немедленно залить алкоголем.
Наполняя новый бокал, Рудольфус демонстративно жует, и даже кладет в рот очередной кусок. Затем переводит взгля на стакан, который у него отобрала супруга, но после недолгого размышления, наливает огневиски и ей.
- Как видишь, я съел торт, - он вилкой разламывает недоеденный кусок, разрушая и уже и так порядком помятую розу, и подобие треугольника. Больше он торт есть не планирует, этот мерзкий приторный кусок.
Запивая эту дрянь оневиски, он указывает стаканом на кусок Беллатрисы.
- Ну как? Рискнешь попробовать? Или Беллатриса Лестрейндж боится, что ее отравит собственный муж за многочисленные измены? - он хочет, чтобы это прозвучало как шутка, но даже на его собственный взгляд это, скорее, угроза, а на последних словах его голос и вовсе понижается, больше напоминая рычание.
Лестрейндж дергает за край шейного платка, намотанного на шею, а затем и вовсе стаскивает его. Ему становится жарко. Возможно, от выпитого виски, а возможно, из-за ярости, которой он не дает выхода.
Ему нужно хоть что-то уничтожить, раз уж он не может разбить эту мраморную статую, на которой женился восемь лет назад.
Серебряная вилка, на которую натыкается его рука, слепо шарящая по столу, отлично подходит. Он поднимает прибор и некоторое время катает вилку между пальцами, разглядывая, как играет свет на полированном металле. Герб Лестрейнджей на утолщении ручки в конце кажется ему слишком выспренным и слишком нелепым на столовом серебре. Уперев зубцы вилки в стол, он нажимает на нее с противоположной стороны и давит, пока ножка не поддается: гибкое серебро не ломается, но гнется. Отбросив в сторону искореженный прибор, он делает глоток виски, салютуя жене.
- Твое здоровье, дорогая.
Очередь за ножом. Тонкое лезвие скользит, рассекая ткань скатерти и царапая полироль стола, как будто желая сбежать от неизбежного, но вскоре тоже отправляется к своей вилке, скрюченное и изуродованное.
Рудольфус скептически рассматривает оставшиеся приборы и уничтожает все до единого, в перерывах между публичной казнью серебра отвлекаясь на то, чтобы отпить еще алкоголя или долить в стакан.
Наконец у его тарелки больше нет ни единой ложки, вилки или ножа, зато по правую руку высится небольшая кучка приведенных в негодность приборов.
Лестрейндж поднимает голову и пьяно ухмыляется Беллатрисе.
- Поверь, намного лучше, когда я пьян. Намного. Намного безопаснее... А сейчас... Присоединяйся. Пей, позволь себе напиться... Утопи мечты, утопи цели и желания. Виски поможет...
Он огромным глотком допивает оставшееся и снова подливает, а затем бросает за спину опустевший графин. Графин огневиски за обедом - сделало бы честь и Долохову, но это Рудольфуса не заботит. После слов Беллатрисы о том, что ему стоит сегодня не пить, дух противоречия в нем, толкающий его на безумия и преступления, велит ему продолжать. Напиться вдрызг. До беспамятства. Так, чтобы этот день был уничтожен в памяти.
- Виски всегда помогает, - он болтает янтарным напитком в бокале, а затем смотрит через стекло на Беллатрису. - Кстати, не одолжишь нож? Мои все... кончились. Тогда я смогу выцарапать на твоей руке простое правило, которое ты могла бы выучить: не указывай мне. Никогда мне не указывай, Беллатриса!
Он с громким стуком ставит стакан на стол и смотрит на жену.
- Как ты считаешь, - медленно и серьезно говорит он, - эта надпись будет смотреться поверх Метки? Я тоже хочу пометить тебя и, кажется, имею на это больше прав, чем кто бы то ни было.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2012-11-23 14:44:43)

Рука его жены, выметнувшаяся из-под скатерти, покрывающей стол, практически  неуловима взглядом, как и холодное сверкание лезвия ножа, пролетевшего чуть левее Рудольфуса. Из-за крайней степени опьянения он не сразу чувствует прикосновение ножа к шее, а лишь спустя мгновение, когда Беллатриса уже  срывается с места, уверенным и быстрым шагом удаляясь  к дверям столовой.
Лестрейндж неверяще касается ладонью шеи, придирчиво рассматривает немного крови на пальцах под стук закрывшейся двери, а затем оборачивается, чтобы натолкнуться взлядом на все еще дрожащий нож, до половины вогнанный в столовый шкаф из мореного  дуба.
Домовик, в  отличие от своих товарищей еще не понявший, что нужно немедленно исчезать с глаз мага, с замедлением перестает подметать разбитое стекло, когда готовая прорваться чем угодно тишина, воцарившаяся в столовой, доходит до его недоразвитого мозга, и осторожно поднимает глаза на хозяина.
Спустя секунду он взвизгивает, прикрывает глаза  ушами и ладошками и тут же испаряется. Декоративный совочек с тихим  звоном падает на паркет.
Рудольфус в полной тишине поднимается с места и подходит к шкафу, не отрывая глаз от ножа, орудия его  жены. Полы, старые добротные полы, едва слышно поскрипывают под его тяжелыми  шагами.
Лестрейндж поднимает руку, обхватывая нож  за лезвие у рукояти, а затем с силой  дергает. Освобожденный предмет ложится  ему в ладонь.
Он несколько мгновений смотрит на нож, как будто желает запомнить малейшие детали гравировки на рукояти, изящное клеймение лезвия, тонкий срез для кровестока...
- Сука!- орет Рудольфус, кидая нож в двери, за которыми пару минут назад скрылась  его жена.
Лестрейндж изо всей  силы бьет кулаком по шкафу, разбивая вдребезги зачарованное стекло, а затем методично ударами кулаков проламывает деревянные стенки. Шкаф раскурочен до основания, но Рудольфуса  это нисколько не успокаивает.
Он кидается к столу и одним  пинком переворачивает столешницу с незаконченной трапезой. Тарелки, остатки столовых приборов, недоеденый торт - все летит на пол, накрываясь столом. Лестрейндж наступает  на  вылетевший к  его  ногам хрустальный  бокал, наслаждаясь звоном разбивающегося стекла.
- Сука!!! Сука!!!
От того, что он повторяет одно и то же, ему становится  чуть-чуть легче. Чуть-чуть, но легче.
Он шагает по комнате, обрывая расшитые гобелены, висящие здесь еще со времен его прадеда, но на этот раз домовики даже не пытаются спасти хоть что-то  в столовой.
Лестрейндж пинками расшвыривает стулья, которые не были увлечены столом в его бесславном падении. От грохота, который сопровождает все это и иногда даже заглушает даже его собственные вопли, ему тоже немного легче.
Мысль  использовать палочку  сейчас ему не приходит  в голову. Ему необходимо чувствовать, как ломается что-либо, на своей собственной коже. Царапина на шее начинает гореть из-за соленого пота, попавшего  в ранку, и это служит Рудольфусу неким сигналом, после которого он останавливается и оглядывает развороченную столовую, в которой не осталось, как кажется, ни одной целой вещи.
Он проходит в двери, ведущие в остальной дом, выдергивая походя нож из створки. Лезвие холодно, несмотря на беснования Рудольфуса, и на мгновение ему становится еще немного легче.
Так, балансируя на самом краю бездны, зовущейся сумасшествием - а может, уже давно ступив в нее одной  ногой, - Лестрейндж поднимается на второй этаж, лаская большим и  указательным пальцем лезвие ножа, как хотел бы ласкать пряди волос своей жены.
Дверь жены привычно заперта и он даже не пытается толкнуть ее, потому что это бессмысленно. Рудольфус проходит мимо, пока не доходит до своей комнаты, а затем вваливается в нее, привычно нащупывая левой рукой ожидаемый графин.
Огневиски теплый, но ему наплевать,  когда он большими глотками напивается, чтобы смыть впечатление последнего часа.
Прочь, все прочь.
Нож в его  правой руке, который он неосознанно сжимает, все чаще и чаще привлекает к себе его внимание.
Он хочет видеть на  нем кровь. Чистейшую кровь урожденной Блэк.
Тяжело валясь в кресло, Рудольфус с почти эротическим наслаждением представляет, как погружает нож  чуть выше левой груди Беллатрисы, ловя последний вздох ее рта.
Это настолько живо встает перед его глазами, что он глухо и болезненно стонет, поднося к  губам графин. Огневиски проливается на  его подбородок, шею, рубашку, но часть все же попадает в горло.
Лестрейндж кашляет, проливая еще больше алкоголя, а затем отпускает  горлышко графина и вырубается в кресле.
... Пробуждение не из  легких, но Рудольфусу не привыкать. В комнате темно из-за задернутых штор и сумерек  за окном. Невыносимо воняет огневиски, сам Лестрейндж неприятно разморен. Из-за неудобного  положения у него затекла шея и он, морщась, тянется рукой и растирает шею, задевая царапину.
Это  моментально заставляет его вспомнить все произошедшее.
Он оглядывается в поисках ножа, но видит только рукоятку. Лезвие исчезло бесследно и Лестрейндж даже не хочет знать, что произошло.
Он поднимается на ноги, с трудом фокусируя взгляд в зеркале и разглядывая себя. Да, со званием первого красавца Хогвартса, за которое он мог когда-то побороться, придется распрощаться.
Пнув пустой графин, он выходит в темный коридор, который тих и необитаем. Брат наверняка вернулся к Розье, если заметил, во что Рудольфус превратил  столовую, а Беллатриса тоже врядли предпочла попасться на глаза мужу.
Лестрейндж приманил из комнату подарок, купленный Беллатрисе, и задумчиво повертел его вруках. Идея подарить жене нож именно сейчас пришла  ему по душе, но  он  все же отложил коробку на ближайшую тумбу, смутно  отметив, что раньше здесь находилась  раритетная ваза. Списав пропажу вазы на  собственные буйства или буянящего Долохова, он дошел до двери Беллатрисы, морщась из-за дежа вю, охватившего его существо, и привалился плечом к косяку, разглядывая дверную ручку.
- Беллатриса, - зовет он, откашлявшись. - Ты собиралась меня убить? Ты в курсе, что Рабастан так это не оставит?

Разрешение зайти выглядит неожиданно в свете всех  лет их брака, и Рудольфус настороженно поворачивает ручку двери, прислушиваясь, не полетит ли в него очередное колюще-режущее.
- Неужели я удостоен чести быть званным в святилище, - с  сарказмом произносит он, входя в комнату жены и останавливаясь у порога, закрывая за собой  дверь.
В спальне Беллатрисы душно и пахнет духами. Взгляд Рудольфуса падает на недопитый  бокал  с огневиски рядом с бутылкой на столике около кровати и он ухмыляется самому себе, а затем переводит глаза на Беллатрису, босую и явно вымотанную тяжелым днем.
- Я уже и забыл, как выглядит твоя комната, - продолжает упражняться в остроумии Рудольфус, по-прежнему привалившись спиной к двери косяка, но разговаривать с такой позиции неудобно, а еще он воодушевлен  прозвучавшими в голосе жены мирными нотами.
- Нет, я не собираюсь тебя убивать, какие глупости приходят к тебе в голову, - он пробегается пальцами по подбородку, чувствуя появивщуюся щетину, и хмыкает. - Я мог немного  погорячиться, но уж точно не собирался  убить. Это ты швырнула  в меня нож. А что  до озера, то я просто позабыл, что великолепная  Белла Лестрейндж не умеет плавать.
Еще хмыкание, заменяющее ему смешок.
Беллатриса, босая, на  кровати, выглядит совершенно  безобидной. Внутри Рудольфуса расцветает  самоубийственное желание дотронуться до женщины, которая называется его женой.
Он открывает дверь  в коридор  и приманивает коробку с тумбы - подарок на годовщину, о  которой он вчера помнил,  а затем снова закрывает дверь, проходя дальше по комнате, безжалостно давя шелковую пену платьев жены вокруг кровати.
Закрывает дверь изнутри, вот что самое главное, и пока находится  в комнате жены с ее согласия.
Демонстративно положив  волшебную палочку на прикроватный столик, Рудольфус опускает коробку в ногах Беллатрисы, подавив острое желание коснуться ее ступни, и аккуратно садится рядом, рассматривая верхушки деревьев, виднеющиеся в окно жены. На поместье уже спустились сумерки,  но Лестрейндж  и не представляет, сколько сейчас времени. Отпуск означает, что сегодня, когда Беллатриса снова прогонит его прочь,  он вернется к своему излюбленному занятию, а спустя пару-тройку  бутылок вырубится,  чтобы очнуться к завтрашнему обеду.
- Я уничтожил  твой нож, который ты кинула в  меня в столовой, - обстоятельно  поясняет он, не глядя на жену, - но у меня есть кое-что  получше.
Пока жена занимается коробкой, заботливо упакованной в лавке Бёрков, Лестрейндж молчит. Банальное  "с годовщиной" в данный момент выглядело бы просто неуместно, если вспомнить весь прожитый  ими день, а Рудольфус не из болтунов, чтобы придумывать темы для пустых разговоров.
Да и не просить же жену заобливиэйтить его, чтобы забыть все, что они сегодня друг другу наговорили, а другой темы ему на ум не идет.
После долгого молчания Рудольфус все же пытается возобновить беседу, пользуясь тем, что жена вообще отчего-то готова терпеть  его в своей комнате.
- И давно ты увлеклась огневиски? - он  поводит подбородком в сторону недопитого стакана, и ноты недовольства в его голосе слышны даже ему самому. Ему многое хочется  сказать Беллатрисе о ее привычках. О том, что мадам Лестрейндж не стоит  злоупотреблять Непростительными, огневиски  и вообще поменьше времени уделять социальным проблемам, а побольше - проблемам воспроизведения потомства роду Лестрейндж. Их браку уже восемь лет, а наследника еще и не предвидится,  да и не удивительно,  если  учесть, что Беллатриса идет на близость как на казнь, хотя Рудольфус старается, просто из кожи вон лезет, чтобы не оттолкнуть свою своенравную супругу. По  крайней мере, когда трезв. В иные моменты разговор у него короче и заключается  в основном в том, что он, накручивая на кулак роскошную  гриву мадам Лестрейндж, тащит упрямицу за собой, не взирая на ее крики и угрозы. Так что,  если быть честным, Беллатриса имеет все основания прятаться от мужа за массивными дверями и держать нож в рукаве, да только Рудольфус и хотел бы, чтобы все было по другому, но понятия не  имеет, как добиться этого.
Между ними слишком много всего и некоторые вещи им  не простить друг другу никогда.
Зато иногда их можно выпустить  из внимания.
Лестрейндж накрывает ладонью голые ступни жены, чувствуя холод кожи и пытаясь этим почти ласковым прикосновением загладить идиотизм предыдущей фразы. Как обычно и бывает, от прикосновения к жене его будто будто током пронзает, в голове  начинает гулко бухать, и он сжимает пальцы вокруг  тонкой щиколотки Беллатрисы, скользя выше по гладкой и прохладной коже, под разметавшийся по кровати шелк юбки, по-прежнему чуть отвернувшись от лица жены, скрытого в полумраке комнаты.
И, как обычно  же, ему моментально становится этого мало: ему нужна вся  Беллатриса, целиком,от кончика носа до кончиков пальцев на ногах, вместе со своим блэковским характером, тяжелым взглядом черно-блестящих глаз, острой улыбкой.
Моментальный разворот, одна рука прижимает колено Беллатрисы к кровати, вторая ложится ей на живот, намекающе придавливая ведьму, для чего  Рудольфусу приходится сильно наклониться к жене.
Он наклоняется еще ближе, уже чувствуя ее дыхание.
- Мадам Лестрейндж, - он понижает голос, пытаясь быть если не галантным, то хотя бы обходительным, хотя единственное, чего ему сейчас по настоящему  хочется, так это рвануть платье Беллатрисы, освобождая белоснежное тело, рывком подвинуть ее ближе и почувствовать ее сумасводящую покорность,  которая настолько кратковременна, что едва  уловима, и покупается такой высокой ценой, что любой другой давно бы  отступил.
Но не Лестрейндж.
- Забудем размолвки на сегодня, -  еще более тихо говорит Рудольфус почти касаясь губами виска супруги, пытаясь заглянуть жене в глаза, опасаясь ее возможной реакции.  И чтобы она не успела ничего сделать, он, опять же пытаясь быть не грубым, кладет ладонь ей на обжигающе-горячее плечо, большим  пальцем поглаживая участок обнаженной кожи в вырезе платья. Беллатриса совсем маленькая, кажется сейчас просто крошечной,  когда он почти прижимает ее собой к расшитому покрывалу кровати, опираясь на локоть свободной руки.
Пожалуй, прогони она его сейчас - он не уйдет.
И если Мерлин милостив, она тоже это понимает.

офф. Соблазнитель из Рудольфуса никакой, прости.